История всемирной литературы Т.5

Бердников Георгий Петрович

В XVIII в. по-прежнему популярен жанр наставлений — тьбап (значение термина эволюционировало от «литературного сочинения» до понятия «закон», «правило поведения)», сформировавшийся в предыдущем столетии). Он включает стихотворные произведения различного объема, создававшиеся, видимо, монахами в буддийских монастырях — в то время, наряду с королевским двором, центрах общественной и литературной жизни. В монастырях получали образование дети из окрестных местностей, для которых тьбап служили пособием по овладению основами социальной и религиозной морали, а также источником необходимых сведений по ведению хозяйства и пр. Считается, что этот жанр не кхмерского происхождения. Ряд литературоведов возводят его к индийским афоризмам (субхашита), отмечается также заметная связь тьбап с «Артхашастрой», древнеиндийским трактатом о политике, экономике и управлении государством. В Кампучии субхашита получили широкое распространение (как ни в одной из сопредельных с Индией стран) и способствовали возникновению своеобразного национального жанра,

который лишь отдельными чертами напоминает своего предполагаемого индийского предка. Как неоднократно подчеркивается в текстах тьбап, цель их — донести до современников опыт и учения предков, сохранить традицию. Они пестрят афоризмами, пословицами и поговорками. Знание тьбап считалось необходимым для всех образованных членов общества, они заучивались наизусть и передавались из поколения в поколение практически без изменений. Классические и наиболее популярные в Кампучии тьбап под общим названием «Старые поучения» («Тьбап тьах») были созданы в XVII в. В XVIII в. появляются серии тьбап под собирательным названием «Новые поучения» («Тьбап тхмей»). Они довольно многочисленны и, как правило, повторяют темы «Старых поучений», пополняя их подробными комментариями. Часто под одним и тем же названием (например, «Тьбап срей» — «Поучения для девочек», «Тьбап прох» — «Поучения для мальчиков» и пр.) существует несколько различных текстов. В «Новых поучениях» по сравнению со «Старыми» заметно перенесение акцента с религиозной морали на светскую, на поведение человека в обществе того времени. Например, «Поучения для девочек», по мнению кхмерского литературоведа С. Пэу, отражают процесс определенного отхода от традиции, утверждавшей довольно свободное и почетное положение женщины в кхмерском обществе.

В конце XVIII в. появляются первые произведения видного кхмерского поэта, замечательного мастера стиха Окня Кхлеанг Нонга, сановника и хрониста королевского двора, воспитателя принцев Анг Снгуона и Анг Дуонга. Время и место его рождения неизвестны. Он получил образование в Сиаме, затем вернулся в Кампучию и при нескольких правителях играл важную роль в политической и административной жизни страны. Творчество Нонга конца XVIII в. отражает общую картину литературной жизни страны того периода. Им было созданы в это время «Афористические поучения» («Тьбан сопхиасыт», 1790); написанный на один из сюжетов «50 джатк» стихотворный роман «Совершенство мудрости» («Понняса Сереса» 1797), а также роман «Выбор пути» («Лоуканайапака», 1794), основой которого послужила «Махасутха-джатака» из канонических «10 джатак». Герой этого романа — бодхисаттва — из десяти традиционных буддийских совершенств ищет и находит для себя высшее — мудрость Откликаясь на трудную политическую ситуацию в стране, Нонг призывает к мудрости и гибкости в управлении государством, в этом он видит путь к спасению нации. Но наиболее значительные и интересные произведения созданы им в первой половине XIX в.

В кхмерской литературе XVIII в. наметились тенденции к отходу от канонов классического Средневековья, получившие развитие в начале следующего столетия и реализованные в середине XIX в. в литературе Нового времени.

*Глава седьмая*

ЛИТЕРАТУРЫ ИНДОНЕЗИЙСКОГО АРХИПЕЛАГА И МАЛАККИ

НЕКОТОРЫЕ ОБЩИЕ ТЕНДЕНЦИИ

XVIII век был веком усиливавшегося обособления Нусантары (культурный регион, охватывающий Индонезийский архипелаг и Малаккский полуостров) от внешнего мира, и в первую очередь от мусульманской Индии и Ближнего Востока, игравших главную роль в процессе ее культурного формирования в XV—XVII вв. Это усиление культурной изоляции было связано с экспансией нидерландской Объединенной Ост-Индской компании, боровшейся за монополию в торговле пряностями. Эта борьба толкала чиновников Компании к расширению контролируемых ею территорий в Нусантаре, однако к исходу XVIII в. из всех Больших Зондских островов Компании удалось подчинить только Яву, где их основной некогда соперник — государство Матарам, вконец обескровленное «третьей войной за престолонаследие», распалось на две части: Суракарту и Джокьякарту.

Народы Нусантары — одни в большей, другие в меньшей степени — ощутили, как мир их дрогнул, стал уже и теснее. Меньше всего переменилась, пожалуй, жизнь сельской общины. Зато ощутила пределы своих возможностей местная аристократия с ее политическими амбициями: яванские войны и неудачная попытка бугийских князей установить, опираясь на свои дружины, контроль над берегами Малаккского пролива еще раз показали, что голландцы будут решительно противиться всякой попытке любого индонезийского государства изменить status quo или добиться гегемонии в том или ином районе. Заметно сузилось и поле деятельности поредевшего местного купечества, в первую очередь яванского.

В связи с общей ситуацией уже к концу XVII в. в Нусантаре замедляется процесс исламизации (официально ислам утвердился к этому времени почти на всей Яве, на большей части Суматры, полуострова Малакки и Южного Сулавеси и в прибрежных районах большинства остальных островов Индонезии, а население глубинных районов большинства островов исповедовало культы, в которых сочетались черты политеизма, культа предков, анимизма и т. д.). В то же время

активность христианских миссионеров в Индонезии в XVIII в. была сравнительно невелика, так как руководство Объединенной Ост-Индской компании, стараясь избежать лишних трений с местным населением, намеренно сдерживало рвение миссионеров на Яве. Что же касается служащих Компании, они сами заимствовали многие внешние формы индонезийской культуры, и их быт в известной мере стал напоминать образ жизни яванского дворянства.

В политическом и экономическом отношении ущемленные, в культурном отношении предоставленные самим себе, народы Нусантары замыкаются в собственных пределах, обращаются к своим древним традициям, осмысливают и пересматривают накопленные ими за предшествующие столетия культурные ценности. Так, именно в это время, по мнению исследователей, возникло «благороднейшее проявление яванского художественного гения» — знаменитая среднеяванская школа батика, рисунка по ткани, воспроизводящего многообразные формы народного орнамента или сцены из представлений любимого детища индуяванской культуры — кукольно-теневого театра (ваянг пурво). Оживление местных культур идет рука об руку с активизацией местных литературных языков, до известной степени теснящих письменный малайский язык, который в XVI—XVII вв. становился универсальным средством выражения религиозной мысли и литературного вымысла во всей Нусантаре.

БАЛИЙСКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ КРУГ(ОСТРОВА БАЛИ И ЛОМБОК)

Если некоторое обособление индонезийских культур как друг от друга, так и от внешних влияний было характерной чертой XVIII столетия, то балийская культура оказалась в этой ситуации уже в XVII в., когда балийцы, сохранив в массе своей верность «индубалийской религии», в известной мере противопоставили себя принявшим ислам народам Индонезии. Основным литературным ориентиром для балийцев по-прежнему оставалась занесенная туда главным образом в XIV в. древнеяванская литература. Не ограничиваясь подстрочными переводами древнеяванских поэм и популярной практикой их импровизированного парафраза с листа, балийцы начиная с XVII в. все более интенсивно осваивают находящиеся у них в обращении яванские материалы. Произведения яванской литературы перерабатываются, язык их под влиянием родственного балийского языка трансформируется, и в результате возникает своеобразная балийско-яванская литература, которую можно сравнить с литературой на итало-французском наречии, распространенном в Северной Италии в XI—XIII вв. Литература эта в XVIII в. развивается преимущественно при дворе государей Клунгкунга, почитавшихся верховными властителями Бали. Здесь же продолжает развиваться умолкшая было в XIV—XVI вв. литература на балийском языке, которая, однако, испытывала такое значительное влияние балийско-яванской литературы, что провести между ними грань порою представляется невозможным.

При всей проблематичности датировки балийских и балийско-яванских поэм мы можем предполагать, что некоторые из них появились в XVIII в. Героями поэм нередко оказываются знакомые по классической индийской литературе Арджуна, Бхима, Кунти, но сами эти произведения похожи скорее на балийские мифы. Такова, например, написанная не ранее XVIII в. балийско-яванская поэма «Бима на небе», в которой Бима (Бхима) отправляется на тот свет, чтобы спасти от мук своего отца Панду. Путешествие в загробный мир описывается и в некоторых других религиозно окрашенных балийско-яванских поэмах, относящихся, вероятно, к XVIII в.

Не в пример Яве на Бали не убывает в XVIII в. и популярность яванского романического эпоса о наследном принце (панджи), который под чужим именем странствует в поисках своей суженой. Вероятно, около этого времени обширные поэмы о панджи «Малат» и «Варгасари» принимают окончательную форму. Не ранее чем XVIII в. датируются и отдельные небольшие по объему балийско-яванские поэмы, относящиеся к тому же кругу; авторы этих поэм, как правило, не знали яванских реалий и строили свои произведения по образцу балийских волшебных сказок. Эти поэмы, в большинстве своем не отличающиеся значительными литературными достоинствами, легли в основу ряда представлений балийского театра масок и так называемой балийской оперы. Не исключено, что наряду с романическими поэмами, так или иначе связанными с яванской литературой, в XVIII в. появляются и первые плутовские поэмы («Чупак», «Эндер» и др.), написанные близким к народным поэтическим традициям стихом и обязанные своим происхождением исключительно балийскому фольклору.

Важная для выяснения характера балийской словесности проблема соотношения литературы и фольклора проясняется хотя бы на примере поэмы «И Багус Диарса», которая может рассматриваться как достаточно характерное для XVIII в. произведение. В поэме нетрудно усмотреть морфологические признаки волшебной сказки. При сравнении поэмы с народными сказками на ту же тему было отмечено, что неудачливый и сострадательный герой сказок наделяется в поэме обостренным чувством долга и презрения к земным благам, а его безымянный волшебный даритель, испражняющийся золотом, превращается в Шиву. Естественно предположить, что подобного рода изменениями «И Багус Диарса» обязан балийским книжникам, умело вставившим в пьесу описания загробной жизни праведников и грешников, а также короткое «зерцало», заимствованное из древнеяванской «Нитисастры». Важным представляется то, что именно Шива открывает герою глаза на злокозненные деяния его раджи: