История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Поделом! Не следит за хозяином,
Лишь завидует юной наложнице».
(Сиджо неизвестного автора.
Перевод Н. Мальцевой)
Казалось бы, в длинных сиджо отвергается все, что предшествовало им в поэтической традиции. Однако это не так. Идет обычный процесс переосмысления традиции в новую эпоху. Необычна сама эпоха. В длинных сиджо, если приглядеться внимательней, свободно развиваются самые различные возможности древней поэзии хянга (VI—X вв.), каё периода Корё (X—XIV вв.), сиджо, а также каса. Человек в длинных сиджо активен как личность, ему свойственно
Человек в длинных сиджо динамичен, склонен к «перемещениям» («С молодой своей женою поселился я в горах...»), в чем можно усмотреть явное сходство с каё (например, «Зеленые горы»), не говоря уже о каса. К каё восходит также то внимание к любовной тематике, которое занимает в длином сиджо едва ли не центральное место. Лирический герой любовных стихотворений, независимо от того, «он» это или «она», одинаково деятелен, обладает большим чувством юмора, наблюдателен. При этом ему не чуждо стремление взглянуть на себя со стороны именно в тот момент, когда он оказался в смешной ситуации:
Мой милый, за горой живущий,
Мне обещал: «К тебе приду!»
И я, поужинав пораньше,
Встречать любимого пошла.
Прошла сквозь первые ворота —
Ворота снова предо мной.
Вот я взбежала на пригорок
И, руку приложив к глазам,
Смотрю на гору пред собою,
На тех, кто там идет, гляжу.
Там что-то вдалеке чернеет
Или белеет — не пойму.
Решила я, что это милый,
И шляпу за спину скорей,
Чулки за пазуху я прячу
И в руки башмаки беру.
По кочкам я бегу, по лужам, —
Стрелою я лечу туда,
Чтоб лаской милого приветить,
И что же вижу пред собой?!
Да это конопли охапки,
Что в третий день седьмой луны
В снопы связали для просушки, —
Так я обманута была.
И хорошо, что ночь настала,
Что было бы со мною днем?!
Меня бы люди засмеяли...
(Перевод А. Ахматовой)
Син Юнбок. У лотосового пруда.
XVIII
Сеул. Национальный музей
Появление в длинных сиджо точки зрения на себя со стороны отражало общую тенденцию в корейской поэзии на родном языке — усиление психологизма в восприятии внешнего мира и повышенное внимание к смене психологических состояний личности.
Примерно та же эволюция, которую проделало сиджо на пути к длинному сиджо, произошла и с другим традиционным жанром средневековой поэзии на корейском языке — каса. Жанр каса (поэма) более полутора веков развивался под влиянием творчества выдающегося корейского поэта Чон Чхоля (1537—1594), чьи пейзажные и любовные поэмы вызывали много подражаний, вплоть до копирования названий (о жанре подробно см. в т. III и IV наст. изд.). В XVIII в. появляются кихэн каса (путевые записи), которым присущ резко увеличившийся объем (в некоторых кихэн каса содержится более тысячи полустиший). Их авторами были люди, которым по долгу службы или по каким-то непредвиденным обстоятельствам пришлось побывать в соседних странах.
Кихэн каса — путевые записи, представляющие своего рода корейскую поэтическую параллель дневниковой прозаической литературе на ханмуне, сравнительно немногочисленны. Ярким примером путевых записей, созданных во время деловой поездки, является «Ильдон чаню га» («Путешествие в Японию», точный перевод заглавия «Песнь о путешествии в Страну, что к востоку от Солнца»). Ее автор, Ким Ингём, в пятидесятисемилетнем возрасте проделал путешествие из Сеула в столицу Японии Эдо (совр. Токио) и обратно, которое длилось около года. В посольстве, состоящем из пятисот человек, он занимал ответственную должность. Будучи человеком поэтически одаренным, признанным современниками за свои стихи на ханмуне (именно за этот свой талант он был включен государем Ёнджо в состав посольства), Ким Ингём остался в истории корейской литературы прежде всего как автор «Путешествия в Японию» — самой длинной, по-видимому, поэмы в корейской литературе. («Путешествие в Японию» содержит более двух тысяч полустиший).
Внимание автора поэмы привлекают различные стороны действительности — быт посольства, конфликты между посольскими чиновниками и местной корейской администрацией, обычаи японцев, контакты членов посольства с местным населением, приемы при дворе, красоты японской природы, панорама столицы и т. д. Почти в любом фрагменте поэмы, относящемся к пребыванию посольства на японской земле, дается сравнение с корейской действительностью. Например, панорама Эдо:
Посмотришь на четыре стороны —
Вид — только в обморок упасть.
Домов — и много же,
Тысячи тысяч, а то и больше, кажется.
Столицу нашего государства
С востока на запад всю пройди —
Будет разве десяток ли? Еще, пожалуй, и не будет.
Даже знатным и богатым министрам,
И тем у нас законом запрещено иметь дома, площадью в сто канов.