История всемирной литературы Т.7
Шрифт:
Как это было и у Хоуэлса, реализм Джеймса складывался на пути углубления и переосмысления конфликтов, выдвинутых романтической литературой, и вместе с тем в полемике с художественными установками и увлечениями романтиков. Джеймс-полемист был еще непримиримее, упрекая и Хоуэлса в том, что того «преследуют романтические призраки и пристрастие к искусственному глянцу». Однако по своим литературным интересам он ближе к романтикам, чем Хоуэлс, что сказалось на характере его реализма и специфике всего творчества Джеймса. В небольшой книге о Готорне (1879) Джеймс отметит его «поразительную способность сочетать непосредственность воображения и неиссякаемую страсть к проблемам нравственности». То же самое можно сказать о произведениях самого Джеймса. Они лишены твеновской эпичности, их область — по преимуществу философские, эстетические, моральные коллизии, связанные с особенностями национального самосознания и духовных традиций Америки. Нередко проблематика Джеймса носит несколько абстрактный
По происхождению Джеймс принадлежал к культурной элите Нью-Йорка. Его семья дала стране и выдающегося писателя, и выдающегося философа — брата Генри, основоположника прагматизма Уильяма Джеймса. Мальчиком будущий романист видел в стенах своего дома Теккерея и Эмерсона, основательно поездил по Европе, а юные годы провел в Бостоне, где и началась его литературная деятельность.
В 1861 г., помогая тушить пожар, он получил ранение, помешавшее ему, в отличие от братьев, сражаться на войне Севера и Юга. Но события того грозного времени и их последствия не остались вне поля внимания Джеймса-писателя. Центральный персонаж «Бостонцев» — вчерашний офицер-конфедерат, разорившийся плантатор и все тот же, что и до войны, убежденный реакционер, который ищет в Бостоне возможности поправить дела адвокатской практикой, гонорарами от газет и выгодной женитьбой. Противники Бэзиля Рэнсома — бывшие аболиционисты, ныне лишь умело спекулирующие на былых заслугах перед демократией и на своей бостонской генеалогии, автоматически возносящей их по ступеням американской иерархии. Посвятив роман, принадлежащий к числу наиболее обличительных книг Джеймса о современной ему Америке, изображению этой с обеих сторон недостойной борьбы, которая разгорается из-за руки и сердца недалекой, но искренней героини, писатель в финале отдал победу Рэнсому, но его симпатии все же скорее на стороне бостонцев — последних представителей «героического века Новой Англии», «века простой жизни и высокой мысли, чистых идеалов и честного труда, нравственного горения и благородных исканий».
Во времена юности Джеймса этот век еще повсюду напоминал о себе начинающему бостонскому литератору, и тем не менее его взгляд все чаще устремлялся к другим берегам. Уже Готорн в предисловии к «Мраморному фавну» (1860) назвал Америку страной «банального просперити», избрав ареной событий своего романа Рим, а в «Нашем прежнем доме» (1863) сопоставлял американскую и английскую жизнь, не стремясь, в отличие от Эмерсона и Мелвилла, подчеркивать лишь одни достоинства своей родины и не раз критикуя плоскую утилитарность морали и невежество соотечественников. Джеймсу близки такие настроения. В 1869 г. он уезжает в Европу, а вернувшись через год, сетует на «пустоту», поразившую его в родных пенатах: бизнес и грубые развлечения заполнили жизнь американцев, у них нет настоящей культуры. В 1875 г. он покидает родину навсегда.
Это год настоящего писательского дебюта, в «Родрике Хадсоне» Джеймс выдвинул коллизию, оказавшуюся мучительно сложной для него самого. Одаренный скульптор, не встречающий ни малейшего понимания и сочувствия в американской провинциальной глуши, во имя искусства решается уехать в Европу, но отрыв от родной почвы приводит к иссушению таланта, моральному краху и самоубийству. Высокой жертвой Искусству было и решение самого Джеймса.
Его биографы и критики расходятся в оценках, когда речь идет о тех следствиях, которые оно за собой повлекло для творческой судьбы писателя. Сорок лет, прожитых вдали от родины, конечно, наложили отпечаток на произведения Джеймса, сделав неизбежной изоляцию художника от главного эстетического движения в литературе США, связанного с именами Твена, Норриса, Драйзера. Но вместе с тем экспатриантство создало необходимую дистанцию, принеся тот духовный опыт, который позволил Джеймсу поставить в своем творчестве одну из важнейших задач, актуальность которой для литературы США становилась все более очевидной, — задачу испытания американской этики старыми формами цивилизации, сосредоточившими в себе огромные пласты культуры, и проверки этих форм непредвзятым сознанием человека Нового Света. И здесь открылся богатый, почти никем до Джеймса не тронутый материал, полный сложных и драматических коллизий. Принесенная жертва окупилась истинными творческими свершениями.
«Американец» и «Европейцы» были заявочными столбами на этом золотоносном участке. В обеих книгах исходной точкой конфликта становится несоответствие духа жизни на разных континентах. Американец Кристофер Ньюмен, заработав миллионы на освоении богатых земель Запада, руководствуется традиционной для его страны доктриной естественного стремления каждого человека к счастью, но это простодушие (впрочем, не мешающее практической хватке) бессильно перед окостеневшими понятиями и принципами европейских аристократов, которые держат в плену сословных предрассудков и его возлюбленную Клэр де Сэнтре. Европейцы Евгения и Феликс Янги, оказавшись в Новой Англии, давно покинутой их семьей, удивлены патриархальной гармонией и тонким изяществом отношений, однако их желание счастья тоже наталкивается на сопротивление догмы — только на этот раз догмой оказывается пуританский
И в том и в другом случае романтический по своей сути конфликт свободного чувства и безжизненных, но всевластных норм наполняется у Джеймса новым содержанием: драмы его героев неизбежны уже потому, что вступают в противоречие разные типы цивилизации, и разные ценностные ориентиры предопределены не столько индивидуальным обликом того или иного персонажа, сколько всей системой европейской и американской культуры в широком значении слова. Эстетическое кредо Джеймса — реализм, побуждающий по-новому интерпретировать романтические сюжеты. Об этом свидетельствовала и повесть «Дэзи Миллер», где «наивность» юной американки возвышает ее над убожеством бывших соотечественников, которые, осев в Европе, перенимают все худшее из нравов «настоящего света», но приводит героиню к гибели.
По сравнению с «Родриком Хадсоном» «Европейцы» и «Дэзи Миллер» — явления несравненно более высокого художественного порядка. Чувствуется плодотворность тех уроков, которые Джеймс почерпнул у Бальзака и Тургенева — писателей, оказавших на него особенно заметное влияние. Бальзак был для Джеймса образцом подлинного реализма и в изображении социального фона, и при исследовании такой сложной проблемы, как индивидуальный характер и общественная среда. Тургенев, с которым Джеймс познакомился в свою первую парижскую зиму 1875 г., поразил американского писателя «глубоким и сочувственным пониманием удивительной сложности человеческой души», а также национальной самобытностью и художественной многогранностью созданного им мира. В опыте Бальзака и Тургенева Джеймс находил опору для собственных литературных принципов: стремиться выявить прежде всего «нравственный смысл» событий и поступков, воплотить личность в ее «глубоко спрятанной, странной, тонкой внутренней жизни».
«Вашингтонская площадь» и «Женский портрет» — романы, написанные в Англии, где Джеймс жил с 1877 г. и до самой смерти, — подтвердили творческую перспективность этих устремлений писателя. Оба романа могут показаться сугубо камерными по проблематике: истории духовного воспитания двух типичных американок, которые, по словам автора, «бросают вызов судьбе» и вынуждены расплатиться за свой решительный шаг горечью разбитой надежды, печальными итогами несостоявшейся жизни. И для Кэтрин Слоупер из «Вашингтонской площади», и для Изабель Арчер из «Женского портрета» этот шаг связан с замужеством, и обе они трагически заблуждаются в выборе, по врожденному простодушию не замечая нищеты духа и своекорыстных интересов тех, кому отдано сердце. Браку Кэтрин не судьба состояться: ее отец, солидный нью-йоркский врач и олицетворение пуританских добродетелей, вмешивается в события, чтобы разоблачить расчетливого проходимца и сделать навеки несчастной свою дочь, для которой любовь к этому светскому хлыщу остается единственным настоящим переживанием. Изабель вкушает от радостей буржуазного брака и горько оплакивает в финале свои иллюзии, над которыми жестоко посмеялась действительность.
Действие «Вашингтонской площади» развертывается в Нью-Йорке, события «Женского портрета» происходят в Европе. Различие существенно, потому что им предопределена разная разработка одной и той же темы. В первом из этих романов Джеймса интересует несовпадение и даже противостояние как будто самой безупречной этики и истинной духовной культуры: доктор Слоупер с практической стороны прав в каждом своем поступке, но ни за одним из них нет и следа гуманности и сострадания — всевластны мертвая догма и сугубо утилитарный расчет. Кэтрин при всей своей доверчивости и наивности наделена неоценимым в глазах Джеймса даром — способностью к неподдельному, высокому чувству и нравственным стоицизмом, которым писатель особенно дорожил в своих героинях. Однако ее незаурядные духовные силы растрачены впустую, ибо Кэтрин лишена именно той «просвещенности», без которой невозможно устроить свою судьбу в мире делячества, эгоизма и окаменевших условностей. Частный случай, изображенный в «Вашингтонской площади», таит в себе характеристику целого типа жизнеустройства, и в тональности романа тонко переплетаются сочувствие Джеймса своей героине и авторская ирония над убожеством того мира, которому она принадлежит, лиризм и сатирический подтекст.
Черты стоического мужества еще нагляднее проступают в характере Изабель Арчер, но «Женский портрет» — это книга не об Америке, а о Европе, еще одно возвращение Джеймса к мотивам, уже ставшим для него традиционными. И та же самая коллизия приобретает новые оттенки: муж героини Гилберт Осмонд несравненно более «просвещен» и изыскан, чем неудачливый искатель руки Кэтрин Слоупер, однако и приметы нравственной деградации в нем подчеркнуты куда резче. Конфликт «наивности» и «просвещенности», духовной незаурядности и чисто внешней культуры оказывается трагическим для Изабель как раз из-за ее доверия к внешнему и неумения распознать сущее. Европейский тип цивилизации, создающий таких людей, как Осмонд, оказывается на поверку столь же ущербным, как американский тип, воплощенный в докторе Слоупере; «наивность» столь же губительной, как и «просвещенность». И преобладающим настроением Джеймса 80-х годов, когда начался второй период его творчества, стал глубокий скептицизм, распространявшийся и на Америку, и на Европу.