История всемирной литературы Т.7
Шрифт:
Твен пародировал нравоучительные детские повести с их неживыми персонажами и ходульными прописями. Подобной беллетристике он противопоставил подлинную аналитичность и верность правде, позволившую ему создать картину удивительно пластичную, доносящую самые неуловимые нюансы детского мироощущения. Повествовательное искусство Твена достигло в книге о Томе Сойере одной из своих вершин — американская литература еще не знала ни такого мастерства реалистической типизации, ни такой жизненности каждого штриха. Однако в идейной эволюции Твена пока еще не произошло существенных сдвигов. Исходным пунктом всего образа мира все так же остается руссоистская мысль о неиспорченном сердце, а в ключевом эпизоде книги, когда герои находят свой клад, сказывается типично американское истолкование этого просветительского тезиса: жизнь в
В «Жизни на Миссисипи» и особенно в «Приключениях Гекльберри Финна» (1885) образ мира уже намного сложнее. Отчетливо ощущается тот внутренний конфликт писателя, который придаст мрачный оттенок его поздним произведениям: Твен полон доверия к «американской мечте» и всей просветительской философии человека и общества, лежащей в основе этого комплекса идей, однако его книги оказываются свидетельствами крушения идеала под воздействием объективной действительности Америки. Он необычайно остро чувствует это противоречие, ставшее центральной темой «эпоса о Миссисипи», и не может его разрешить, постепенно утрачивая жизнелюбивый оптимизм ранней поры своего творчества.
Умиленность, с какой Твен воспринимал прошлое в «Приключениях Тома Сойера», исчезает. Лишь начальные главы «Жизни на Миссисипи» напоминают книгу о Томе Сойере. Лоцман, этот «единственный, ничем не стесненный, абсолютно независимый представитель человеческого рода», представлен здесь своего рода «новым Адамом», каким был у Купера Натти Бумпо. Вольная стихия реки как нельзя более точно соответствует внутренней свободе твеновского автобиографического героя. И несущийся на всех парах «грациозный, длинный, быстрый вельбот» отнюдь не нарушает гармонии. Человек, природа и цивилизация едины, и поэтому Америка шествует во главе прогресса, который не приводит здесь к антагонизму между естественным бытием и преобразующей это бытие человеческой деятельностью. «Райский сад» Нового Света лишь облагорожен техническими новшествами, пока они подчинены воле «нового Адама», живущего в лад со свободной и прекрасной природой.
Однако третья часть книги, куда вошли впечатления от поездки по родным местам, предпринятой в 1882 г., объективно опровергает весь ход размышлений Твена в первых главах «Жизни на Миссисипи». Возникает картина всеобщей обезличенности и озлобленной борьбы за успех, ведущей к жестоким человеческим драмам. Союз природы и цивилизации разрушен, а «новый Адам» сменился завоевателем-хищником, против которого восстает естественная жизнь. Заключительные страницы книги полны горечи и разочарования в неоправдавшейся надежде. Принимаясь за «Гекльберри Финна», Твен стремится найти истоки этой безотрадной эволюции в тех специфических чертах американского бытия и национального характера, которые еще в «Томе Сойере» не вызывали у писателя серьезных тревог и сомнения в своей гуманности. По сравнению с книгой о Томе коренным образом меняется вся творческая задача, и «Гекльберри Финн» оказывается произведением, выразившим сущность американской жизни так глубоко, что через много лет Хемингуэй назовет творение Твена книгой, из которой вышла вся литература США.
В центре этой книги — образ Миссисипи, такой же символически обобщенный, как образы Уитмена, однако совершенно чуждый примет романтической патетики и абстрактности. Великая река в повествовании Твена воплощает мотив вольности, естественности и бесконечной многоликости бытия, резко не согласующийся со вторым важнейшим мотивом книги, который создан конкретным изображением действительности речных городков — мира, где торжествуют утилитарность помыслов, расистские предрассудки, убожество быта и нравственное оскудение. В структуре повествования Миссисипи выполняет ту же связующую роль, которую несет мотив дороги в «Дон Кихоте», «Томе Джонсе», «Мертвых душах» и других великих произведениях реалистического искусства. Гек и беглый раб Джим, плывущие на плоту по Миссисипи, становятся свидетелями и участниками множества больших и мелких событий, в своей совокупности создающих подлинно исчерпывающий панорамный образ Америки.
Твен решает ту же художественную задачу, которую ставил перед собой Уитмен, однако его творческий принцип — реализм, предполагающий и широту
Совершенно новое значение приобретают в книге о Геке Финне и все те мотивы и коллизии, которые возникли уже в «Приключениях Тома Сойера». Гек — «простак» первой части трилогии — выступает теперь как носитель лучших черт народного сознания, которое для самого Твена отныне становится подлинной мерой всех ценностей и всех противоречий жизни, вытесняя руссоистские концепции, в условиях Америки 80-х годов оказывающиеся только анахронизмом. Будничные приметы действительности, которые в «Томе Сойере» при всем мастерстве Твена оставались все-таки лишь необязательным фоном основной коллизии, теперь служат целям обобщения огромного материала наблюдений и размышлений над судьбами народа, над объективной противоречивостью всего социального опыта страны, провозгласившей самые демократические идеалы тогдашней эпохи, но очутившейся в плену расизма и своекорыстия.
Антитеза естественности и цивилизованности, столь важная для «Тома Сойера», в «Геке Финне» становится конфликтом человечности с буржуазными нормами жизни. Книга о Геке явилась первым произведением американской литературы, где этот центральный конфликт действительности осмыслен как объективное противоречие всей общественной истории США, глубоко затронувшее сущность национального характера. Это было важнейшим творческим завоеванием Твена.
Подросток и беглый раб на плоту, который несет через всю Америку ее могучая река, — символ торжества истинной человечности, способной преодолеть любые предрассудки и с честью выйти из любого испытания жестокой повседневностью американской жизни. «Эпос о Миссисипи» завершается мажорной нотой, однако такой финал не снимает остроты тех противоречий общества, истории и самого человека, которые были обнаружены и воплощены Твеном в его центральном произведении. Он возвращается к этим противоречиям в своих исторических романах, составляющих в наследии писателя второй важнейший творческий цикл.
Впервые к историческому сюжету Твен обратился в «Принце и нищем» (1882). Из всех произведений писателя этот роман наиболее близок просветительской традиции, сказавшейся даже на художественном построении «Принца и нищего» как философской притчи, в которой важнейшую роль играет метафора маскарада. Эдуард Тюдор и безродный Том Кенти — типичные твеновские «простаки», которым от природы присуще стремление к добру, справедливости и разумности. Одно и то же сердце бьется и под лохмотьями лондонского бродяги, и под расшитой золотом бархатной курткой английского монарха. А вместе с тем оба они поочередно оказываются пленниками сословной касты, уродующей их прекрасную человеческую сущность: отношения господства и отверженности не могут быть примирены с естественными отношениями равенства всех людей. Рассказывая о средневековой Англии, Твен, в сущности, подвергает осуждению самый принцип классового разделения общества,
противопоставив ему просветительскую доктрину единого человечества. Здравый смысл одерживает победу над абсурдными условностями и жестокостью кастовой, иерархической организации социального бытия.
В «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» (1889) исчезает этот просветительский оптимизм и ясно ощутимы искания, которые приведут к мизантропическим настроениям Твена в последние годы его жизни. В романе обыгрываются мотивы артуровских легенд, позаимствованные у Томаса Мэлори; замыслом Твена было сопоставление своей эпохи со временем темного средневековья. Заставив героя, механика из Коннектикута, чудодейственно перенестись в артуровскую Англию, писатель намеревался еще раз показать преимущества американской демократии, чьим воплощением должен служить Янки, перед скованной феодальными порядками Европой. Но тема «Простаков за границей» на этот раз предстала в ином освещении.