История всемирной литературы Т.7

Бердников Георгий Петрович

Другой очаг романтической поэзии — Куба, единственная латиноамериканская страна, где иго испанского колониализма сохранялось до конца века и где вплоть до 1888 г. существовала система рабовладения. Куба дала богатую романтическую поэзию еще в начале XIX в.; начиная с 50—60-х годов здесь поднимается ее вторая волна, продолжающая движение навстречу национальной действительности. Но теперь поиск образа родины обогащается углубленным лирическим самовыражением поэта. Вечные вопросы бытия, разочарование в жизни — эти мотивы так или иначе соотносятся с драмой нации, все еще не сбросившей иго колониализма и рабовладельчества. Однако связь поэзии с жизнью выявляется весьма опосредованно и порой сложно, что характерно, например, для Рафаэля Мариа Мендиве (1821—1886). Он начинает так называемое движение восстановления хорошего вкуса, противопоставляющее внешней описательности культ интимного гармонического чувства и изящной

формы. Лучшие буколики Мендиве, в которых возникают образы родной природы («Капля росы», «Вечерняя молитва» и др.), оказываются в восприятии читателя глубоко связанными с кубинской действительностью. В одной из наиболее мелодичных элегий Мендиве «Музыка пальм» тема недостижимости счастья непосредственно связана с размышлениями о судьбе угнетенной страны, образ природы становится лирическим образом родины, а индивидуальное чувство приобретает значение всеобщности. Непосредственная связь поэзии Мендиве с жизнью страны выражена и в гражданско-патриотических произведениях («Италии на смерть Кавура», 1861; «Бенито Хуаресу», 1873; «Уснувшие» и др.). О Мендиве с любовью вспоминал его ученик Хосе Марти, в творчестве которого ощутимы отзвуки произведений этого поэта.

Характерные для лирики того времени мотивы изгнания, преходящего времени, хрупкости бытия выражены в поэзии Хуана Клементе Сенеа (1832—1871). Как и многие другие поэты, он принимал участие в освободительной борьбе и был расстрелян испанцами. В творческом наследии Сенеа определенное место занимает политическая и гражданская тема («Шестнадцатое августа», «Кубинцам», «Воспоминания» и др.), однако ярче всего его талант проявился в элегиях, в которых можно услышать отзвуки европейских романтиков. В них отражена жизнь поэта, неотделимая от судьбы народа, томящегося под игом рабства («В дни рабства», «Воспоминания», цикл «Дневник мученика», написанный в тюрьме в ожидании казни). Элегия «В дни рабства» воспроизводит традиционный байроновский сюжет — разочарованный поэт на корабле покидает родину, и его охватывает скорбная любовь к родной земле.

Хоакин Лоренсо Луасес (1826—1867), драматург и лирик анакреонтического плана, был также автором патриотических произведений, отличающихся энергией и приподнятой эмоциональностью. В условиях суровой цензуры Луасес создавал оды и гимны, используя героические сюжеты из греческой истории («Падение Месолонги», 1856), библейские образы, восточные мотивы и т. п.

Совместно с поэтом Хосе Хоакином Форнарисом (1827—1890) Луасес был основателем и руководителем литературного журнала «Ла пирагуа» (1856—1857), который положил начало новому поэтическому течению — «сибонеизму» (от слова «сибоней» — название местного индейского племени, жившего на Кубе до испанского завоевания).

В центре поэтического мира сибонеистов — романтическая, идеализированная фигура индейца. Здесь очевидно влияние европейской руссоистской традиции изображения индейцев Америки как «естественных» обитателей аркадских земель. Непосредственной причиной появления индеанистской образности были суровые цензурные условия. Как писал Форнарис, «только в символической форме поэт мог выразить свою любовь к родине и протестовать против несправедливых и невыносимых методов правления». В произведениях кубинских поэтов под этой маской скрывался кубинский крестьянин-гуахиро, а пейзажи, природа, элементы быта условных индейцев имели вполне конкретное и достоверное значение.

Форнарис не скрывал революционно-патриотической направленности своего сборника «Песни сибонея» (1855), в поэтическом введении связывая образы индейской Кубы с ее современным состоянием. Его кубино-индейская анакреонтика («Последние сибонеи», «Каноа», «Песнь касика» и др.), проникнутая освободительными мотивами, привлекла внимание и читателей и исследователей.

В единственном поэтическом сборнике Хуана Кристобаля Наполес Фахардо (1829—1862) «Журчание вод Ормиго» (1856) соединялись тенденция к воссозданию своеобразия национальной жизни, мотивы, характерные для сибонеистской поэзии, и традиции народной поэзии кубинского крестьянства. Основу поэтического мира Наполеса Фахардо составляет противопоставление чувств поэта — носителя нравственного идеала добра, простой, безыскусной жизни в согласии с природой — порокам, «городскому разврату». Второй раздел сборника — «Кубинские песни» — проясняет позицию поэта. Он сам выступает от имени кубинца-крестьянина, используя излюбленный жанр народной поэзии — десиму.

Песенная форма десимы (девятистишие из восьмисложных стихов, рифмующихся по типу аббааввггв) перешла в креольское народное творчество из профессиональной испанской поэзии. Сугубо лирическая и сложная поэтическая форма, став фольклорным жанром, изменила свою функцию, превратилась в средство импровизационного отклика на любые события жизни. Наполес Фахардо, выступая от имени народного певца-импровизатора,

еще более расширил возможности десимы. Живописно-пластические десимы Фахардо, посвященные природе, любви, крестьянскому быту, утверждали мирную трудовую жизнь как идеал национального бытия. Особую, типично кубинскую тональность придавали его произведениям мотивы сибонеизма. Идиллические герои-индейцы («Атуэй и Гуарина», «Касику Маниабона» и др.) сливаются с образом крестьянина-гуахиро, становясь как бы частью одухотворенной гармонической природы страны. Десимы Фахардо приобрели широчайшую популярность в годы десятилетней войны, вошли в репертуар народных певцов, а его образы стали устойчивыми формами выражения национального бытия, утвердились в поэтической символике.

Обнаружившееся еще в первой половине XIX в. определенное сходство некоторых важнейших линий развития кубинской и лаплатской поэзии проявилось в 50—70-е годы в общем стремлении опереться на опыт фольклора. В Аргентине вслед за поэтами предшествующего «поколения 1837 года» поиски «местного колорита» продолжил Рикардо Гутьеррес (1838—1896), написавший поэму «Ласаро» (1869). А в Уругвае поэт и прозаик Алехандро Магариньос Сервантес создал картину народных обычаев и нравов в поэме «Селиар» (1852). Однако наиболее важную роль в национальном самоопределении аргентинской литературы сыграла так называемая поэзия гаучо, оригинальное и значительное явление латиноамериканского литературного процесса.

Зарождение этого течения, возникшего еще в 10-х годах XIX в. в тесном контакте с фольклором крестьян-гаучо, было связано с процессом становления национального самосознания аргентинцев, с потребностью поэтически утвердить свой образ и нормы жизни.

Начиная с основателя течения Идальго, поэты-гаучо идентифицировались с образами народных певцов. Стремясь передать красочность и сочность крестьянской речи, они пытались быть «голосом народа», выразителями его настроений и представлений. Они использовали форму, близкую народному искусству, но не сводящуюся к простому воспроизведению его традиций. Существуют сведения о том, что народные певцы-паядоры владели искусством стихотворных импровизаций-повествований (рассказ-пение о своей жизни), однако народного эпоса, исторического романсеро в Ла-Плате (как и в иных странах континента в XIX в.) фактически не возникло. Фольклор Латинской Америки формировался в эпоху исчезновения эпических традиций. Поэты-гаучо, используя ослабленную эпическую традицию и опираясь на искусство испанского романсового повествования («информационный романс», по определению Р. Менендеса Пидаля), создали такую систему, которой фактически фольклор не знал. Сделав ее оружием «книжного паядора», они выступили в роли народных эпических певцов. Эпическая функция поэзии гаучо обнаружилась как в ее информационно-историографическом характере, в веризме — документальной точности, так и в ее ярко выраженной внелитературной нацеленности, ибо произведения представителей этого течения — политиков, участников гражданской войны — были прежде всего средством борьбы, пропаганды. Это течение в 30—50-х годах обогащается опытом романтической поэзии, сохраняя вместе с тем свою особую художественную систему.

Наиболее значительным представителем поэзии гаучо в середине века был Иларио Аскасуби (1807—1875). В 30—40-е годы широкое распространение получили его стихотворные сатирические газеты, фельетонные пропагандистские листки. В Монтевидео, ставшем центром сопротивления диктатуре Росаса, он издавал стихотворные листки, выступая в них от имени гаучо-паядора с диалогами, повествованиями, куплетами, в которых рассказывалось о событиях войны, комментировались происшествия, политические интриги. В то же время в значительной части своих повествований Аскасуби выступал своеобразным художником, с большой экспрессией и скрупулезным документализмом запечатлевшим ужасы братоубийственной войны. Изданные в 1851 г. «Песни Паулино Лусеро» (псевдоним Аскасуби) или его «Собрание стихотворений в сельском стиле» составили своего рода исторический романсеро Аргентины. Бытописательные и нравоописательные задачи ставит перед собой Аскасуби в последнем произведении, диалоге-поэме «Сантос Вега, паядор» (1872), в основу которого положена авантюрная романтическая история.

С политической сатиры в «стиле гаучо» начал и Эстанислао дель Кампо (1834—1880), поэт романтической формации. Наиболее известное его произведение, помещенное в сборнике 1870 г., — диалог-поэма «Фаусто». В юмористически-бурлескных тонах представлена здесь беседа двух гаучо об увиденной ими в столичном театре романтической опере Гуно «Фауст».

Другая линия в развитии поэзии гаучо наметилась в диалоге-поэме уругвайского поэта Антонио Луссича (1848—1928) «Три восточных гаучо» (1872). Луссич внес в поэтическую систему течения новый элемент, идентифицировавшись с образом излюбленного народом романсового героя «злого гаучо» — мятежного беглеца, преследуемого властями.