История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12
Шрифт:
Мне подали скоромный обед, совершенно в еврейском вкусе, и Лиа сама явилась с гусиной печенкой и села без церемоний рядом со мной, но с легким фишю на прекрасной груди. Печенка была исключительная, и, поскольку ее было немного, мы съели ее всю, запивая вином из Скополо, которое Лиа нашла еще лучшим, чем печенка; затем она встала, чтобы уйти, но я воспротивился: это была только середина обеда. Лиа сказала, что она останется, но что отец сочтет это дурным. Я сказал служанке попросить его прийти на пару слов. Я сказал Мардоке, что аппетит Лиа увеличивает вдвое мой, и что он доставит мне удовольствие, если позволит ей есть со мной всякий раз, когда будет гусиная печенка. Он мне ответил, что поскольку она удваивает мой аппетит, он, разумеется, не будет оплачивать это за свой счет, но что она будет оставаться, если я хочу платить вдвое, то есть
— Никаких поцелуев, никаких прикосновений, — сказала мне она, — мы едим и пьем вместе, и мое удовольствие равно вашему. Это все. Я завишу от своего отца, и я ничем не распоряжаюсь.
— Означает ли это, чтобы я попросил вашего отца позволить вам быть полюбезнее?
— Это не будет благородно, как мне кажется, и возможно, мой отец, почувствовав себя оскорбленным, не позволит мне больше приходить к вам.
— А если он вам скажет, что вы можете быть не столь скрупулезной относительно этих шалостей?
— Я его не послушаюсь и продолжу исполнять свой долг.
Столь ясное объяснение дало мне понять, что с ней будет не просто, и что, настаивая, я могу ввязаться во что-то, ничего не добиться, раскаяться и потерять из виду мое главное дело, которое требовало от меня провести в Анконе лишь очень короткое время. Так что я ей ничего не ответил и, находя превосходными еврейские мармелады и компоты, мы пили кипрский мускат, который Лиа нашла превосходящим все ликеры этого мира.
Видя, что она настолько расположена пить, мне показалось невозможным, чтобы Венера не оказала на нее столь же сильное влияние, как Бахус; но голова ее оказалась крепка, вино в нее не ударяло; ее кровь разгорелась, но разум остался свободен. Я поощрял ее веселье, и после кофе попросил у нее руку, чтобы поцеловать, но она не захотела; однако ее возражение было такого рода, что не могло мне не понравиться. Она сказала разумно, что это слишком много для чести и слишком мало для любви. Я сразу понял, что она не новичок ни в чем. Я перенес свой проект на завтра и известил ее, что ужинаю с консулом Венеции. Он сказал мне, что он не обедает, но каждый раз, когда я буду приходить к нему ужинать, я доставлю ему истинное удовольствие.
Я вернулся в полночь; все спали, за исключением служанки, которая меня ожидала и которую я хорошенько порасспрашивал. Я завел разговоры, чтобы заставить ее говорить о Лиа, и она не сказала мне ничего ценного. Лиа была добрая девочка, которая все время работала, как и вся ее семья, и про нее не было слышно ни о какой влюбленности. Поскольку Лиа ей платила, эта служанка не могла говорить иначе.
Но Лиа пришла ко мне утром принести мой шоколад и села ко мне на кровать, говоря, что у нас на обед превосходная печенка и что, не поужинав, она пообедает с большим аппетитом. Она сказала, что ей помешал ужинать прекрасный кипрский мускат, которым очень заинтересовался ее отец. Я сказал, что мы ему его дадим. Лиа была такой же, как и накануне. Ее груди меня выводили из себя, и мне казалось невозможным, чтобы она не осознавала их могущества. Я спросил, знает ли она, что ее грудь очень красива. Она ответила мне, что груди всех девушек такие же, как у нее.
— Знаете ли вы, — сказал я, — что, глядя на них, я испытываю глубочайшее удовольствие?
— Если это правда, я рада, потому что позволяя вам наслаждаться этим, мне не в чем себя упрекнуть. Девушка, однако, не прячет свою грудь более, чем лицо, за исключением случая, когда она находится в большом обществе. Болтая таким образом, плутовка поглядывала на маленькое золотое сердечко, пересеченное стрелой, покрытой маленькими бриллиантами, которое скрепляло жабо моей рубашки.
— Вы находите, — говорю я ей, — это сердечко красивым?
— Очаровательным. Оно тонкой работы?
— Да. И это позволяет мне его вам предложить.
Я отцепляю его, чтобы дать ей, но она говорит нежно, благодаря меня, что девушка, не намеренная ничего давать, не должна ничего принимать.
После этого объяснения я увидел, что либо нечего делать, либо следует делать все, и что в том и в другом случае я должен принять решение. Я с презрением отверг идею применить грубую силу, которая могла бы ее лишь рассмешить, либо рассердить; это меня в первом случае бы опозорило, и сделало еще более влюбленным, при полной потере, и во втором, поскольку она была бы права, я побудил бы ее к шагам, которые меня бы унизили и не понравились. Она более не стала бы приходить приносить мне шоколад, и я не мог бы на это жаловаться. Я решил держать в узде мои глаза и не заводить с ней никаких разговоров о любви. Мы обедали очень весело. Мне приготовили улитки, которые их религия ей запрещает, я предложил ей попробовать и вызвал у нее ужас, но когда служанка вышла, она поела их с большой жадностью, заверив меня, что в первый раз в жизни пробует это удовольствие.
Эта девушка, говорил я себе, которая нарушает свой закон с такой легкостью, которая явно любит удовольствия, которая не скрывает от меня жадности, с которой поглощала эту запретную еду, полагает, что может заставить меня поверить, что нечувствительна к наслаждению любви, либо что может победить это чувство, причисляя его к пустякам. Это невозможно. Она не любит меня, либо любит только для развлечения, держа меня все время влюбленным; и для того, чтобы утихомирить склонности своего темперамента, у нее, очевидно, есть другие ресурсы.
Я подумал поймать ее за ужином, рассчитывая на силу вина из Скополо, но она уклонилась от этого, заявив, что если она ест вечером, она не может заснуть.
Она пришла, принеся мне шоколад, и первая новость, что меня поразила, была та, что ее слишком красивая грудь была прикрыта белым платком. Она села рядом со мной на кровати, и я отбросил идею, избитую и банальную, сделать вид, что не обращаю на нее внимания. Я сказал ей с жалобным видом, что она явилась с прикрытой грудью только потому, что я сказал ей, что смотрю на нее с удовольствием. Она ответила мне небрежно, что об этом не думала и что накинула платок только потому, что у нее не было времени привести себя в порядок. Я смеясь ответил, что она сейчас хорошо выглядит, и могло так случиться, что, увидев ее грудь целиком, я бы не счел ее столь уж прекрасной. Она мне ничего не ответила, и я получил свой шоколад. Я подумал о сладострастных обнаженных фигурах, что были у меня на миниатюрах и эстампах в моей шкатулке, и попросил Лиа мне их подать, сказав, что хочу показать ей самые прекрасные груди во вселенной. Она сказала, что это ее не интересует, но, подав мне шкатулку, не ушла. Я взял портрет обнаженной, лежащей на спине, которая услаждала себя руками, но прикрыл ее платком до пупка и показал ей, держа портрет в руках. Она сказала, что эта грудь, как другие, и что я могу открыть остальное. Я дал ей эту миниатюру, сказав, что это мне не нравится. Лиа стала смеяться и сказала, что это хорошо нарисовано, но что в этом нет ничего нового для нее, потому что это делают все девушки, хотя и тайком, до свадьбы.
— Вы, стало быть, тоже делаете это?
— Каждый раз, когда мне этого хочется. Потом я засыпаю.
— Дорогая Лиа, ваша искренность доводит меня до крайности, и вы слишком умны, чтобы этого не замечать. Будьте же добры и снисходительны ко мне, или перестаньте приходить со мной повидаться.
— Вы, однако, слишком слабы. В будущем, мы будем видеться только за обедом. Но покажите мне и другие миниатюры.
— У меня есть эстампы, которые вам не понравятся.
— Посмотрим.
Тогда я даю ей сборник картинок Аретино и любуюсь спокойным, но очень внимательным видом, с которым она принимается их разглядывать, переходя от одной к другой и возвращаясь снова к той, которую уже разглядывала.
— Вы находите это интересным? — спрашиваю я у нее.
— Весьма, и это естественно; но порядочная девушка не должна вглядываться в них, потому что, как вы полагаете, это вызывает сильные эмоции.
— Я думаю, дорогая Лиа, что это так, и со мной происходит то же самое. Взгляните.
Она улыбается и быстро вскакивает, направившись рассматривать книгу около окна, повернувшись ко мне спиной и пропуская мимо ушей мои призывы. Успокоив себя, как школьник, я оделся, пришел парикмахер, и Лиа ушла, сказав, что вернет мою книгу за столом.