История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

Казанова Джакомо

После обеда мы назначили время назавтра, и я известил об этом руководительницу с утра. Участвовала также герцогиня де Фиано, и мы подъехали туда к трем часам. Кардинал не имел на себе знаков своего достоинства. Он узнал Армелину по моему описанию, и, говоря ей о ее очаровании, он поздравил ее по поводу ее знакомства со мной. Бедная Армелина постоянно краснела, и я думал, что она бросится спасаться бегством, когда принцесса, сказав ей, что в доме нет никого, столь же красивого, как она, одарила ее нежными поцелуями. Бедная Армелина совершенно растерялась и от похвал, которые слышали все остальные девушки, и от поцелуев, которые были воспрещены правилами в этом доме. Приласкав девушку, прекрасная принцесса осыпала любезностями начальницу; она сказала ей,

что я информировал ее о том, что она умна, и что это прослеживается в том умении, с которым она руководит этим большим домом; она пообещала ей поговорить о ней с кардиналом, воздав ей всю справедливость, которой она заслуживает. Осмотрев все комнаты и трапезные, она осыпала комплиментами Эмилию, которую я ей представил. Она сказала ей, что знает, что та грустит, и что она подумает о том, чтобы найти ей мужа, который будет способен сделать ее веселой. Руководительница встретила комплимент со смехом одобрения, но я заметил десять-двенадцать престарелых ханжей, состроивших сокрушенные гримасы. Эмилия между тем поцеловала ей руку, как бы подтверждая ее слова.

Меня же наполнило чувство удовлетворения тем, что ни одна пансионерка не могла оспорить первенства Армелины; даже возлюбленная моего юного друга Маркуччио не могла поставить это под сомнение, потому что была маленькая. Когда мы спустились в приемную, принцесса сказала Армелине, что она попросит позволения у кардинала повести ее с собой во время карнавала три или четыре раза в разные театры Рима, и при этом я видел все общество пораженным, за исключением руководительницы, которая сказала, что Его Преосвященство волен упразднять все строгости в доме, где девушки помещены лишь для того, чтобы хорошо выйти замуж. Армелина, охваченная гордостью и радостью, казалась совсем растерявшейся. Она не могла найти слов благодарности принцессе. В момент ухода та рекомендовала руководительнице Армелину и Эмилию, передав ей платежное поручение, чтобы та могла сделать этим девушкам маленькие подарки, в которых они могут иметь наибольшую нужду. Герцогиня де Фиано сказала, что поручит мне передать маленький подарок, который она также хочет сделать этим двум девушкам.

Читатель может вообразить себе все то, что я высказал принцессе, как только мы оказались в коляске, чтобы выразить ей мои чувства. Меня переполняла благодарность. Ни она, ни кардинал ни секунды не сомневались в уме Армелины, несмотря на то, что, оробев, она не смогла блеснуть. Она не могла быть иной, чем ее сделало воспитание. Принцессе не терпелось увидеть ее с собой в театре и на ужине в таверне, как это обычно принято в Риме. Она записала у себя на памятных табличках имена этих двух девушек, чтобы оказать им всю возможную милость. Я думал о возлюбленной моего бедного Меникуччио, но это не был тот случай, когда можно было его рекомендовать; я высказал кардиналу де Бернис на следующий день мою заботу об этом мальчике, и он столь сильно заинтересовался, повидав его, что организовал его женитьбу еще до конца карнавала, с приданным в пять сотен экю, которые, вместе с сотней, которую я дал, обеспечили ему все, чтобы закупить необходимую мебель и открыть лавку.

Но моментом торжества для меня явился следующий день, во время моего визита к решетке, когда руководительница спустилась, чтобы меня поблагодарить. Платежное поручение было на пятьдесят римских экю, с которыми она закупила белья для Армелины и Эмилии. Они были удивлены, когда я им сказал, что толстый аббат был кардинал де Бернис, потому что они не знали, что кардинал может появляться не в пурпуре. Герцогиня де Фиано отправила им бочонок вина; такая щедрость позволила им надеяться на дальнейшее, и поскольку они видели во мне автора их удачи, мне казалось, что я могу рассчитывать на все.

Три или четыре дня спустя принцесса поблагодарила кардинала Орсини, сказав ему, что хотела бы выдать замуж нескольких из этих девушек, и что, желая сначала дать им некоторое представление об обычаях в обществе, хочет получить позволение поводить их с собой несколько раз в театры, обещая при этом

возвращать их обратно в их пансион в хорошем сопровождении. Кардинал ответил, что начальница получит для этого все необходимые инструкции. Я сказал принцессе, что скажу ей обо всех приказах, полученных по этому поводу начальницей.

Сама начальница сказала мне назавтра, что аудитор кардинала пришел к ней сказать, что Его Преосвященство доверил ее здравомыслию заботы обо всех девушках, что находятся под ее управлением в доме, и приказал отнестись с наибольшим уважением к принцессе Санта Кроче, предоставив ей возможность выводить девушек в свет, приходя за ними или поручая это надежным людям, ей знакомым. Она получила также приказ направить ему имена тех, кто, превысив возраст в тридцати лет, возымеет желание выйти из заведения, получив при этом две сотни экю. Она не огласила еще этот приказ, но уверена, что избавится таким образом по меньшей мере от двадцати.

Как только я известил принцессу о полученном руководительницей приказе, она сочла, что кардинал и не мог действовать более достойным образом. Кардинал де Бернис сказал ей, что в первый раз, когда она захочет показать этим девушкам оперу или комедию, она должна лично пойти их забрать и известить руководительницу, что она будет их забирать, направляя за ними коляску со своей ливреей. Она так и поступила, и несколько дней спустя явилась в одиночку за Армелиной и Эмилией и отвела их в свой дворец на Кампо ди Фиоре, где я ждал их вместе с кардиналом, принцем — ее мужем и герцогиней де Фиано.

Их радостно приветствовали, с ними разговаривали с добротой, поощряли отвечать, посмеяться, говорить свободно обо всем, что они думают, но все было бесполезно; видя себя впервые в замечательной комнате, в подобной компании, они не находили в себе сил разговаривать, они испытывали стыд и страх сказать глупость. Эмилия не смела отвечать, не поднявшись с места, и Армелина блистала только своей красотой; понуждаемая принцессой возвращать ей поцелуи, подобные тем, что та ей дарила, она никак не могла на это решиться. Армелина, смеясь, извинялась, с жаром целуя ей руку, и когда принцесса прилеплялась своим ртом к ее губам, Армелина, казалось, положительно неспособна была вернуть поцелуй. Кардинал и принц смеялись, герцогиня де Фиано говорила, что такая сдержанность неестественна, и я страдал как проклятый, потому что мне казалось, что такая неловкость доходит до пределов глупости, поскольку Армелине нужно было только поцеловать губы принцессы, как она целовала ее руки. Ей же казалось, что целуя таким образом, она оказывает ей неуважение, и что она не должна допускать такой свободы, несмотря на позволение принцессы.

Кардинал сказал мне по секрету, что ему кажется невозможным, чтобы я инициировал эту девочку менее чем в два месяца; но он должен был этому поверить и осознать силу воспитания. В этот первый раз принцесса захотела отвести их на комедию в театр «Торе ди Нонна», где они вынуждены были посмеяться, и это внушило нам надежду. После комедии мы отправились ужинать в харчевню, и за столом, то ли благодаря аппетиту, то ли из-за упреков, которые я им делал, они вышли из оцепенения. Они дали уговорить себя выпить вина и набрались смелости. Эмилия забыла свою грусть, и Армелина, наконец, выдала отличные поцелуи прекрасной принцессе и, поднявшись из-за стола, наградила ее ими в изобилии, и аплодисменты убедили ее в том, что она не сделала ничего плохого.

Именно мне принцесса дала замечательное поручение проводить их в обратно монастырь. Вот момент, в который я должен совершить первый шаг, чтобы достичь того, к чему стремится всякий любовник.

Это была двухместная коляска с откидным сиденьем; однако едва коляска тронулась, я убедился, что не следует никогда спешить. Когда я хотел дать поцелуй, отворачивали голову, когда я хотел протянуть руки, отворачивались, когда я настаивал, меня отталкивали, когда я жаловался, осмеливались утверждать, что я неправ, когда я начинал сердиться, не обращали внимания, когда я грозил, что не захочу больше видеть, мне не верили.