История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1
Шрифт:
— Кстати, аббат. Читали ли вы мой сонет?
— Я даже вернул его монсеньору. Я им восхищался, мадам. Я нашел его столь удачным, что, я уверен, вы потратили на него много времени.
— Времени? — сказал кардинал, — вы ее не знаете.
— Без обиды, монсеньор, но оно того не стоит. Поэтому я не осмелился передать Вашему Высокопреосвященству ответ, который накатал за полчаса.
— Посмотрим, посмотрим, — говорит маркиза. Я хочу его прочитать.
«Ответ Силезии Амуру».
Это заглавие заставляет ее покраснеть. Она становится серьезной. Кардинал говорит, что речь не идет об Амуре.
— Подождите, —
Она читает его очень хорошо. Она перечитывает. Она находит справедливыми упреки, сделанные Силезией в ее адрес, и объясняет кардиналу причину, почему Силезия должна быть недовольна королем Пруссии, который осуществил это завоевание.
— Ах! Да, да, — говорит кардинал, — потому что Силезия — это женщина… потому что король Пруссии, который… О! Действительно, мысль божественная.
Пришлось ждать некоторое время, пока иссяк смех Его Высокопреосвященства.
— Я непременно хочу скопировать этот сонет, — говорит он.
— Аббат, — говорит маркиза, улыбаясь, — избавит вас от заботы.
— Я ему буду диктовать. Что я вижу! Он сделал это вашими рифмами. Вы обратили на это внимание, маркиза?
Взгляд, который она мне подарила, окончательно влюбил меня в нее. Я увидел, что она хотела, чтобы я узнал кардинала так, как она его знала, и что я наполовину уже принадлежу ей. Я почувствовал, что готов. Окончив переписывать сонет, я их оставил. Кардинал сказал, что ждет меня к обеду на завтра.
Я пошел и заперся в своей комнате, потому что десять строф, которые я должен был написать, были совершенно особого рода. Мне нужно было тащить мою лошадь из канавы с чрезвычайным мастерством, потому что в то же самое время, что маркиза должна была делать вид, что полагает автором строф кардинала, она должна была быть уверена, что они были мои, и она должна была знать, что я знаю, что она это знает. Я должен был распорядиться своей славой так, чтобы в моих стихах она увидела огонь, который может исходить только от моей собственной любви, а не из поэтического воображения. Я должен был также подумать о моем благе по отношению к кардиналу, который, найдя мои стихи красивыми, захотел бы их присвоить. Речь идет о ясности, и это то, что есть самого трудного в поэзии. Затемненный стиль, который есть самое простое в поэзии, должен был казаться величественным этому человеку, от которого я ожидал больших выгод. Если маркиза в своих десяти строфах описывала прекрасные качества кардинала, физические и моральные, я должен был ответить ей взаимностью. Так что я описал их, со всеми их характерами. Я обрисовал их видимые красоты, и уклонился от изображения тайных, закончив последний станс двумя красивыми стихами Ариосто:
«Le angeliche bellezze nate in cielo Non si ponno celar solto alcun v'elo» [81] ,извинившись, что это не я написал.
Я раздеваюсь, ложусь спать, и через полчаса аббат Гама стучит в мою дверь; я тяну за шнур. Он входит, говоря мне, что монсеньор желает, чтобы я спустился.
— Маркиза Г. и кардинал С.К. спрашивают вас.
— Мне очень жаль. Пойдите и
81
Из «Неистового Роланда», см. на стр. 15
Не успев повернуться, я увидел, что он отправился выполнять свою комиссию. На следующее утро я получил записку от кардинала С.К., в которой он пишет, что ожидает меня на обед, что у него было кровотечение, что ему нужно поговорить со мной, и чтобы я пришел пораньше, даже если болен. Это было срочно. Я не мог ни о чем догадаться, но не ожидал ничего неприятного. Едва одевшись, я спускаюсь и иду прослушать мессу, где, я уверен, монсеньор меня видит. После мессы, он спрашивает меня мимоходом, был ли я на самом деле болен.
— Нет, монсеньор. Я просто хотел спать.
— Вы напрасно так поступили, потому что вас любят. У кардинала С.К. открылось кровотечение.
— Я это знаю. Он мне написал в этом в записке, в которой пригласил посетить его, если Ваше Высокопреосвященство разрешит.
— Отлично. Но это забавно. Я не думаю, что ему нужен третий.
— Будет кто-то третий?
— Я об этом ничего не знаю. Я не любопытен.
Все думали, что кардинал говорил со мной о государственных делах.
Я отправился к С.К., который был в постели.
— Будучи вынужден соблюдать диету, — говорит он, — я буду обедать в одиночку; но вы ничего не потеряете, потому что повар не предупрежден. Хочу вам сказать, что я боюсь, что ваши стихи будут слишком хороши, потому что маркиза в этом разбирается. Если вы их мне прочтете так, как она их читает, я не смогу к этому приспособиться.
— Она, однако, считает, что они Вашего Преосвященства.
— Она не сомневается, но что мне делать, если она решит просить меня сочинить новые стихи?
— Располагайте мной, монсеньор, днем и ночью, и будьте уверены, что я предпочту лучше умереть, чем предать вашу тайну.
— Я вас прошу принять этот маленький подарок. Это «Негрилло» из Гаваны, что дал мне кардинал Аквавива.
Табак был хорош, но аксессуар был лучше. Табакерка была из золота с эмалью. Если Его Преосвященство не умел писать стихи, он умел, по крайней мере, дарить, и это знание в господине гораздо прекрасней, чем первое.
Я был удивлен, увидев в полдень маркизу в самом галантном дезабилье.
— Если бы я знала, — сказала она, — что вы пребываете в доброй компании, я бы не пришла.
— Я уверен, — ответил он, — что вы не сочтете лишним нашего аббата.
— Нет, потому что я считаю его порядочным человеком.
Я стоял, ничего не говоря, но ощущая себя готовым уйти с моей прекрасной табакеркой при первой же насмешке, которую она бы позволила себе отпустить. Он спросил, обедала ли она, в то же время сказав, что распорядился приготовить диету.
— Я обедала, но плохо, потому что не люблю есть в одиночестве.
— Аббат, если вы хотите оказать ей эту честь, вы можете составить компанию.