История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2
Шрифт:
Провожая Карло в Пр., я сказал ему только, что познакомился с ней случайно, направляясь в Местре, месяц назад, и что сам сделал бы ей предложение жениться, если бы смог достать четыре тысячи дукатов.
Мы прибыли в Пр. к кюре за два часа до полудня, и через четверть часа появилась Кристина, с очень независимым видом, пожелать доброго утра своему дяде, и сказала мне спокойно, что рада меня видеть. Она слегка поклонилась Карло, спросив у меня, является ли он, как и я, клерком адвоката. Он сам ответил ей, что он старший клерк, на что она сделала вид, что знает, что это значит.
— Я хочу вам показать, — сказала она мне, — как я пишу, а потом мы, если хотите, пойдем к моей матери. Мы обедаем только в девятнадцать
— Да, племянница.
Польщенная похвалой, которую ей воздал Карло, когда узнал, что всего месяц, как она стала учиться писать, она пригласила нас за собой. Дорогой Карло спросил ее, почему она только в девятнадцать лет научилась писать.
— Почему это вас заботит? Представьте, что я научилась уже в семнадцать.
Карло, рассмеявшись, попросил у нее прощения. Она была одета в костюм своей деревни, но очень прилично, с золотыми украшениями на шее и запястьях.
Я предложил ей опереться на наши руки, и она сделала это, метнув на меня покорный взгляд. Мы застали ее мать прикованной к постели ишиасом. Мужчина с добрым лицом, сидевший рядом с больной, поднялся и подошел обнять Карло. Мне сказали, что это врач, и мне это понравилось.
После уместных комплиментов, сделанных этой доброй женщине, которые все касались достоинств ее дочери, севшей рядом с постелью, врач спросил у Карло новости о здоровье его сестры и тети. Разговаривая о своей сестре, у которой была женская болезнь, Карло попросил врача сказать ему несколько слов по секрету. Они вышли, и вот я наедине с матерью и дочерью. Я начал с того, что воздал похвалы этому юноше. Я говорил о его уме, его должности и о счастье той, кому Господь судит стать его женой. Они обе одобрили мои дифирамбы, говоря, что видно по лицу, что он их достоин. Не теряя времени, я сказал Кристине, что за столом она должна держать ухо востро, потому что, возможно, что этот юноша — тот, кто ей предназначен богом.
— Мне?
— Вам. Это уникальный юноша. С ним вы будете более счастливы, чем со мной, и поскольку врач его знает, вы сможете узнать о нем все, что я не успел вам сказать.
Как описать огорчение, которого это сообщение ex abrupto [47] стоило мне, и мое удивление при виде Кристины, спокойной и нимало не огорченной. Этот феномен остановил чувство, которое чуть было не извергло слезы из моих глаз. После минуты молчания она спросила у меня, уверен ли я, что этот красивый мальчик ее хочет. Этот вопрос, который дал мне понять состояние ее сердца, меня утешил и успокоил. Я не знал хорошо Кристину. Я сказал ей, что такая как она не может кому-либо не понравиться, и я расскажу ей все в деталях в мое следующее появление в Пр.
47
неожиданное.
— За обедом, моя дорогая Кристина, мой друг будет за вами наблюдать, и только от вас зависит заставить заблистать все замечательные качества, которыми наградил вас господь. Постарайтесь, чтобы он никогда не смог догадаться об интимных подробностях нашей дружбы.
— Это очень странно. Мой дядя осведомлен об этом изменении сцены?
— Нет.
— И если я ему понравлюсь, когда он на мне женится?
— Через восемь-десять дней. Я позабочусь обо всем. Вы увидите меня здесь на неделе.
Карло вернулся с доктором, и Кристина отошла от постели матери, чтобы сесть с нами.
Она поддерживала все речи, которые вел с ней Карло, очень правильно, кроме того, что часто вызывала смех своей наивностью, но никогда — глупостью. Очаровательная наивность умного и необразованного ребенка. Ее манеры были очаровательны. Она единственная имела привилегию говорить все без того, чтобы ее выражения
За обедом я ничего не говорил и, чтобы помешать Кристине смотреть на меня, не кидал на нее взглядов. Карло все время занимал ее, и она ему отвечала. Последнее, что она сказала ему при нашем отъезде, мне запало в душу. Он сказал ей, что она создана, чтобы составить счастье принца, она ответила, что ей кажется, что он нашел ее, чтобы составить свое. При этих словах его бросило в огонь, он обнял меня, и мы уехали. Кристина была проста, но ее простота не была простотой ума, которая по мне — глупость; она была проста в сердце, в котором была чиста, хотя поступала только, следуя темпераменту; она была также проста в своих манерах, была искренней, в зависимости от обстоятельств, без всякого ложного стыда, ложной скромности, и не имела при этом ни тени того, что обычно называют кокетством.
Мы вернулись в Венецию, и Карло всю дорогу говорил мне только о счастье получить такую девушку. Он сказал, что назавтра пойдет к графу Альгаротти, и что я могу написать кюре, чтобы он приезжал в Венецию со всеми бумагами для заключения брачного контракта, который ему не терпится подписать. Он засмеялся, когда я сказал ему, что сделал Кристине подарок в виде разрешения из Рима на венчание в пост. Он сказал, что тогда надо торопиться. Соглашение, достигнутое назавтра между г-дами Альгаротти, Дандоло и Карло, заключалось в том, чтобы пригласить в Венецию кюре с племянницей. Мне поручили это дело, и я вернулся в Пр., выехав из Венеции за два часа до рассвета. Я сказал кюре, что мы должны отправиться в Венецию вместе с его племянницей, чтобы ускорить заключение ее брака с г-ном Карло, и он ответил мне, что сейчас время идти служить мессу. В ожидании, я отправился сказать обо всем Кристине, сделав ей сентиментальное и отеческое наставление, суть которого сводилась к тому, чтобы она была счастлива до конца своих дней с мужем, который день ото дня делается все более достойным ее уважения и любви. Я обрисовал ей правила поведения с тетей и сестрой Карла, направленные на то, чтобы добиться их дружбы. Окончание моего рассуждения было патетическим и унизительным для меня, потому что, вещая ей о долге верности мужу, я должен был попросить прощения за то, что обольстил и обманул ее. В этом месте она перебила меня, спросив: «Когда, после слабости, которую мы допустили, предавшись любви первый раз, я предложил ей выйти за меня замуж, имел ли я намерение нарушить слово», и, выслушав ответ, что нет, сказала, что я ее не обманывал, что наоборот, она должна быть мне благодарна за то, что, размыслив хладнокровно о своих делах и видя, что наш брак может быть несчастным, я надумал найти ей более надежного мужа, и я это хорошо решил.
Она спросила меня с безмятежным видом, что она сможет ответить, если он ее спросит в первую ночь, кто был любовник, который лишил ее девственности. Я ответил, что невероятно, чтобы Карло, вежливый и скромный, задал бы ей столь грубый вопрос, но если он все же спросит, она должна ответить, что не имела никогда никакого любовника, и что она думает, что не отличается ни от одной другой девушки.
— Он мне поверит?
— Да, я в этом уверен, потому что я тоже бы поверил.
— А если он не поверит?
— Он будет достоин твоего презрения, и он этим сам себя накажет. Умный человек, моя дорогая Кристина, человек хорошо воспитанный, не решится никогда задать такой вопрос, потому что уверен, что ответ ему не только не понравится, но и он никогда не узнает, правдив ли этот ответ: если правда повредит доброму мнению, которое, как желает каждая женщина, ее муж должен о ней иметь, только дурак может решиться задать такой вопрос.
— Я поняла все, что ты мне сказал. Обнимемся же в последний раз.