История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Казанова Джакомо

— Получить меня? Я не понимаю такой язык. Я порядочная девушка.

— Я этому верю, и поверьте также, что после того, как вы меня полюбите, вы не станете непорядочной. Говорите мне ясно, потому что я должен немедленно знать свою судьбу.

— Я не могу вам сказать ничего иного, кроме того, что вы можете приходить меня повидать.

— В какое время вы будете одна?

— Одна — никогда.

— Ну, ладно! Пусть ваша мать присутствует; мне это все равно. Если она разумный человек, она сделает вид, что не видит, и я буду давать вам каждый раз сотню дукатов.

— На самом деле, вы либо сумасшедший, либо мы с вами незнакомы.

Когда я рассказал все это четверть часа спустя Терезе, она посоветовала мне, как следует посмеявшись,

предложить сотню дукатов ее матери, и если она их отвергнет, наплевать на это и идти искать удачи в другом месте. Я вернулся в уборную, где мамаша была одна.

— Мадам, я иностранец, и я уезжаю через восемь или десять дней; я богат и влюблен в вашу дочь. Не хотите ли прийти этим вечером ко мне вместе с ней и быть доброй? Я дам вам сто цехинов, и в дальнейшем вы меня продолжите разорять.

— С кем это вы думаете, что говорите? Ваша наглость меня удивляет. Справьтесь о том, кто я, и справьтесь о поведении моей дочери. Вы первый, кто осмелился обратиться к мне с подобным предложением.

— Тогда прощайте, мадам.

— Прощайте, месье.

Я нашел Редегонду за кулисой и передал ей диалог слово в слово. Она прыснула смехом.

— Хорошо ли или плохо я поступил?

— Скорее хорошо, чем плохо; но если вы меня любите, приходите повидаться.

— Прийти повидать вас теперь?

— Почему нет? Кто знает?

— Кто знает? Вы меня не понимаете. Надежда меня отравляет, прекрасная Редегонда, и я говорю вам об этом ясно.

Решив больше не думать об этой девушке, я отправился ужинать с Терезой, где провел, в полной радости души, три прекрасных часа. На другой день, имея много чего написать, я не выходил, и к вечеру вижу перед собой ла Кортичелли с ее матерью и братом. Она пришла напомнить мне о моем обещании по поводу протекции перед евреем-антрепренером, который не хочет дать ей танцевать па-де-де, как обещал в записке. Я пригласил ее прийти завтра ко мне позавтракать, сказав, что буду говорить с евреем в ее присутствии, если, однако, он не придет; я обещал ей за ним послать. Поскольку мне надо было окончить мои письма, и я еще не ел, я приказал Коста сервировать нам ужин.

Покончив с почтой и желая посмеяться, я усадил глупую малышку рядом с собой, чтобы поболтать таким образом, чтобы синьора Лаура не имела чего возразить, но был слегка удивлен, когда молодой человек стал вмешиваться.

— Вы же не девочка, — говорю я ему.

На это замечание маленький негодяй демонстрирует мне, что он мальчик, но столь скандальным образом, что его сестра, сидящая у меня на коленях, разразилась взрывом хохота и оттолкнула его в руки его матери, которая из уважения, хорошо поужинав, держалась в другом конце комнаты. Маленький мерзавец, видя, что его сестра отошла, сделал мне лаццис [24] , который вывел меня из терпения, и я дал ему легкий шлепок. Я встаю и спрашиваю у синьоры Лауры, зачем она привела ко мне этого сорванца. Она же отвечает мне лишь одним:

24

неприличный жест.

– Не правда ли, он очень красивый мальчик?

Я ей велю пойти вон, дав экю миньону , чтобы не обижался за шлепок. Он берет его, поцеловав мне руку.

Я лег спать, смеясь над этим приключением, потому что по своей природе я никогда не был склонен к педерастии, разве что в результате опьянения, побуждаемый большой дружбой.

На следующий день я отправил Коста к еврею, чтобы тот пришел ко мне выслушать несколько слов, что я имею ему сказать. Немного спустя пришла ла Кортичелли вместе со своей матерью, и в тот момент, когда мы завтракали, пришел еврей.

Представив ему жалобу ла Кортичелли, я зачитал ему его записку,

я ласково ему заметил, что легко найду способ заставить его дать ей ангажемент. Сославшись на некоторые причины, которые ла Кортичелли признала несостоятельными, он закончил тем, что пообещал мне поговорить в тот же день с начальником балета, чтобы тот назначил ее танцевать с танцовщиком, которого он назвал, и который, как она говорила, был очень рад исполнять с ней па-де-де. Покончив с этим делом, я проводил их.

Я отправился к аббату Гама, чтобы пойти с ним обедать к маршалу Бота, который нас пригласил. На этом обеде я познакомился с шевалье Манн, резидентом Англии, который был идолом Флоренции, — человек богатый, любезный, большой любитель искусств, с большим вкусом… Назавтра я нанес ему визит и в его маленьком саду, среди мебели его дома, среди его картин и изысканных книг я увидел человека гениального. Отдав мне визит, он пригласил меня пообедать и имел любезность пригласить также м-м Палези, ее брата и ее мужа. После обеда Цезарино развлекал общество за клавесином. По поводу портретного сходства, шевалье показал нам портреты в миниатюре, поразительной красоты.

Незадолго до ухода Тереза сказала мне серьезно, что подумала обо мне.

Я сказала Редегонде, — сказала она, — что заеду за ней, что оставлю ее ужинать и что потом привезу ее обратно. Приходи также ужинать, скажи, чтобы твоя коляска подождала у дверей, и сам отвезешь ее обратно домой. Ты останешься с ней наедине только несколько минут, но это уже кое-что. Держу пари, что ты найдешь ее отзывчивой.

— Завтра ты все узнаешь. Я, несомненно, буду на твоем ужине.

Я пришел туда в девять часов. Тереза встретила меня как неожиданного друга, я сказал Редегонде, что рад ее здесь увидеть, и она с живостью отвечала, что не ожидала этого удовольствия. За ужином никто не проявил аппетита, одна Редегонда ела с удовольствием и смеялась над всеми историйками, что я ей рассказывал. После ужина Тереза спросила у Редегонды, не желает ли она, чтобы послали за портшезом, или предпочитает, чтобы я отвез ее; она ответила, что если я хочу оказать ей такую любезность, портшез не нужен. Этот ответ сказал мне все. Пожелали доброй ночи, расцеловались, я подал ей руку, которую она продела под свою, мы спустились, ее брат отдернул занавеску; Редегонда садится, я сажусь вслед за ней, и когда я хочу сесть, я нахожу, что место занято, и слышу одновременно взрыв смеха, и Редегонда мне говорит:

— Это мама.

Я должен был бы проявить любезность, но не нашел в себе силы. Редегонда уселась на свою мать. Я спросил холодно у нее, почему она не поднялась, чтобы ужинать с нами. Подъехав к своим дверям, эта мать примадонны сказала, что я могу подняться, но должен вести себя разумно. При той антипатии, которую внушала мне эта мать, я надавал бы ей оплеух, и мужчины в ее доме имели бы повод для убийства.

В той ярости, в которой я находился, я подумал пойти к ла Кортичелли, час был поздний, и я никогда у нее не был, но неважно. Мне надо было успокоиться, и я был почти уверен, что найду болонку любезной, а синьору Лауру — неспособной противостоять власти денег.

Мой лакей отводит меня к ее комнате.

— Хорошо, ступайте, ждите меня в коляске.

Я стучу, снова стучу, там откликаются:

— Кто там?

Я называю себя, мне открывают дверь, я вхожу в темноте, и синьора мне говорит, что пойдет зажечь свечу, и что если бы я ее предупредил, она ждала бы меня, несмотря на холод; действительно, мне показалось, что я в леднике. Я слышу смех ла Кортичелли, нащупываю ее кровать, нахожу ее, засовываю туда руку и нащупываю слишком очевидные признаки мужского пола. Я догадываюсь, что это ее брат, и вижу его при свете свечи, которую зажгла ее мать. Я вижу ее сестру, лежащую в той же кровати, которая смеется, укрывшись до подбородка, потому что она совсем голая, как и ее брат. Несмотря на свое отношение к этим вопросам, вполне вольное, это безобразие меня отвращает.