История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Казанова Джакомо

— Но мы не уснем; и мы будем мрачными весь день.

— Мне очень жаль.

— Вы сомневаетесь в нашей скромности? Впрочем, этот секрет не может быть столь уж значительным.

— Разумеется, он не таков. Это простой секрет, но я вам его раскрою. Я жалею, что не решался. Я даю вам завтра обед в Милане.

— В Милане?

— В Милане? — вторит вторая.

Они обе вскакивают, в том, в чем они есть, падают на меня, они меня пожирают, затем бросают меня, чтобы обняться, затем снова бросаются на меня и говорят. Они говорят, что никогда не видели Милана, они ничего так не хотят, как увидеть замечательный город; когда они должны

были сообщать, что никогда его не видели, им было стыдно; однако в то же время, когда они узнали, что должны будут вернуться в С.-А. вечером, это их ввергло в отчаяние, и договоренность, что нельзя выходить из дома, куда я их отвезу, кажется им жестокой и варварской.

— Стоит ли делать, — говорит Клементина, — пятнадцать миль, чтобы добраться до Милана, с тем, чтобы там только пообедать, и снова их проделать после обеда, чтобы вернуться домой?

— Разве можем мы туда поехать, — говорит Элеонора, — без того, чтобы повидать, по крайней мере, нашу свояченицу?

— Я предвидел все ваши упреки, дорогие мои дети, и в этом причина секрета; но поездка задумана именно таким образом. Она вам не нравится? Прикажите, мы ее отменим.

— Не нравится? — говорит Клементина. Эта поездка, такая, как вы задумали в своей голове, еще более очаровательна.

Сказав такое, она, опьяненная радостью и чувством, не может сдержать своей любви. Она в моих объятиях, а я — в ее; Элеонора — в постели. Клементина отдается всем моим желаниям и участвует в моих порывах, мешая смех со слезами, исходящими из ее души, влюбленной и удовлетворенной.

Два часа спустя я ее покидаю и отправляюсь спать, исполненный счастья и озабоченный тем, чтобы возобновить его на завтра, в большей степени совершенства, с более успокоенной кровью.

Назавтра, в восемь часов, мы все позавтракали; но, несмотря на свои таланты, я не мог развеселить компанию. Клементина и ее сестра распространяли вокруг веселье, но остальные, в беспокойном желании знать, куда я их веду, имели вид слегка озабоченный.

Клермон очень хорошо исполнил мои поручения, и экипажи уже стояли во дворе наготове, мы спустились, и я поместил в своем экипаже Клементину и графиню Амбруаз, которая держала на коленях свое дитя; после этого я пошел ко второму экипажу и сказал компании, которая умирала от любопытства:

— Мы едем в Милан. Трогай, почтальон. В Милан, в Кордус, к пирожнику.

После чего направился к своему экипажу, сказав почтальону то же самое. Клермон сел на лошадь, и мы поехали. Клементина притворилась удивленной, графиня Амбруаз сделала вид, как будто приятно удивлена, что, однако, наводило на размышления. Мы все время болтали и веселились, вплоть до деревни, где высадились, потому что перед большой дорогой следовало на четверть часа распрячь лошадей.

Я нашел компаньонов довольными и смирившимися с программой.

— Что скажет моя жена? — спросил граф, мой друг.

— Она ничего не узнает, и в любом случае я единственный буду виноват. Вы будете обедать у меня, где я живу инкогнито.

— Вот уже два года, — сказала графиня Амбруаз своему мужу, — как ты думаешь отвезти меня посмотреть Милан, а нашему другу потребовалось для этого лишь четверть часа.

— Это правда, ответил он; но я хотел, чтобы мы провели там месяц.

Я заметил, что если он хочет провести там месяц, я обо всем позабочусь, и он поблагодарил, сказав, что я человек необычный. Я ответил, что я человек, который не делает трудностей из того, что легко.

— Признайте,

что вы счастливы, — сказала мне графиня Амбруаз, садясь в экипаж, и я согласился:

— Однако это ваше общество делает меня счастливым. Лишите меня вашего общества, — и вот, я несчастен.

Я заставил ее смеяться до слез, прикладывая ее малыша к своей груди, когда он, понапрасну попытавшись пососать, заплакал над обманом. Нежная мать его успокоила, радуясь похвалам, которые я воздал прелестной картине, представшей перед моим взором. Она по красоте уступала лишь своей сестре Клементине, которая была на три дюйма выше нее. Дорогой мы все время смеялись, в особенности над каноником, который обратился к ней, чтобы она испросила у меня для него позволения отлучиться на полчаса, чтобы сделать некий визит. Она ответила, что он должен находиться в тех же условиях, что и все остальные. Он хотел пойти повидать даму, которая, если узнает, что он, будучи в Милане, не зашел к ней, не простит его вовек.

Мы прибыли в Милан при звоне полуденного колокола и сошли у дверей пирожника, жена которого прежде всего приняла на руки единственного знатного отпрыска фамилии А. Б.; она умолила графиню доверить его ей, показав ей свою грудь, которая свидетельствовала о правомочности такого предложения. Эта сцена пищевой благотворительности произошла у подножья лестницы, и графиня признала обходительность доброй пирожницы с достоинством, которое меня умилило. Мне показалось, что я автор всех этих маленьких радостей, которыми случай пожелал украсить пьесу, что сочинил мой гений. Я был самым счастливым из моих актеров, и чувствовал это.

Она приняла мою руку, и мы вошли в мои апартаменты, удобней которых нельзя себе представить. Я остановился пораженный, увидев вместе с Зенобией и покинутую де ла Круа, которую нашел красивой до изумления. Я не сразу ее узнал. Она была очень хорошо одета, и ее лицо, избавившееся от грустного выражения, которое я видел, когда передавал ее Зенобии, стало очаровательным.

— Вот две очаровательные куколки, — говорит миланская графиня. Кто вы, мадемуазели?

— Мы, — отвечает Зенобия, — покорные служанки г-на шевалье, и мы здесь, чтобы иметь честь вам служить.

Зенобия направляется за ней, вместе со второй, которая начала уже говорить по-итальянски и неуверенно поглядывала на меня, опасаясь, что я буду недоволен. Но я быстро ее ободрил, сказав, что она хорошо сделала, пойдя с Зенобией. Ее лоб разгладился. Эта девочка неспособна была долго быть несчастной, на нее нельзя было смотреть без интереса. Такое рекомендательное письмо на физиономии не свойственно банкроту. Имеющий глаза заплатит ей за один вид.

Мои верные служанки приняли у дам накидки, и те прошли в мою спальную комнату, где увидели три платья, разложенные на большом столе. Я узнал только одно, жемчужного цвета, отделанное кружевами, поскольку я его заказал. Оно было для графини Амбруаз, которая отметила его прежде остальных.

— Очаровательное платье! Сказала она. Вы должны знать, чье оно.

— Конечно, я знаю. Оно принадлежит вашему мужу, который с ним сделает, что хочет. Я надеюсь, что если он вам его даст, вы не обидите его отказом. Держите, господин граф, это — для вас. Я застрелюсь, если вы не окажете мне честь, согласившись.

— Мы слишком вас любим, чтобы согласиться на то, чтобы вы застрелились. Ваша игра столь же благородна, сколь и нова. Я беру его из этих рук и передаю в эти другие, моей дорогой половине.