Истра 1941
Шрифт:
Один из нас предложил спуститься в подполье и сидеть там до наступления темноты, а потом «угостить» непрошеных гостей и уйти незамеченными. Остановились на этом варианте. Взяли телефонный аппарат, спустились с ним в подпол и там зарылись в картошку. Передали на командный пункт о случившемся и прекратили работу, отрезали от аппарата провод и выбросили его конец на улицу, так как он мог навести на наш след.
Немецкие автоматчики ворвались в дом. Все загремело, затрещало… Вечером для установки огневых точек немцы стали прорубать стену как раз в том месте, где мы сидели в подполе.
Поздней ночью, когда все стихло, мы бесшумно вылезли из подпола и направились к выходу. Фашисты спали на полу. У дверей стоял часовой. Очень быстро я прикончил его штыком.
Вышли из дома и стали пробираться в часть. Немцы нас принимали за своих — благо ночь была кромешная — и, не спрашивая ни о чем, проходили мимо.
Военная хитрость и смекалка помогли нам выбраться из фашистского окружения невредимыми. Мы принесли в подразделение свой аппарат и доставили сведения о противнике.
Красноармеец П. СЕМЕНОВ.
БОЕВАЯ АРИФМЕТИКА
В одном из боев фашистам удалось окружить наблюдательный пункт, на котором находился лейтенант Нахимчук со своим взводом. Завязался жестокий неравный бой. Доблестные артиллеристы начали прорываться из окружения.
В этом бою сам Нахимчук уничтожил 10 фашистов. Гитлеровцы решили взять его живьем и впятером бросились на смелого лейтенанта. Троих он заколол штыком, но четвертый вскочил на него, а пятый поймал за ноги и хотел свалить. В горячей схватке Нахимчук уничтожил и этих фашистов.
Другие бойцы дрались так же мужественно, как и их командир. Вражеское кольцо было прорвано. Взвод благополучно добрался до своего подразделения.
Младший политрук В. ТЮТЮННИКОВ
Голубой станционный павильон в Покровском-Стрешневе на окраине Москвы.
Марина прошла к платформе, надеясь добраться до Истры с каким-нибудь воинским эшелоном. Но поезда проходили мимо не останавливаясь. В дверях теплушек толпились красноармейцы. Они что-то кричали ей, но в грохоте колес нельзя было разобрать ни слова.
Рядом было Волоколамское шоссе. Через мост, перекинутый над железнодорожным полотном, проносились грузовики, автобусы и санитарные машины. Пошла туда, на шоссе. Остановилась на обочине, вскинула руку. Машины двигались сплошным потоком, разбрасывая далеко по сторонам колесами мокрый, выпавший ночью снег. Лица водителей за ветровыми стеклами казались бесстрастными, как маски. Один грузовик все же свернул в сторону, остановился. Марина припустилась к нему:
— Подвезите!
Из кабины выглянул военный в полушубке:
— Тебе куда, черноглазая?
— В Истру!
— Ку-уда-а?… — растерялся
— У меня направление в часть, — сказала Марина, протягивая документы.
Военный взял их, стал читать:
— «Марина Васильевна Парфенова направляется санитарным инструктором в 78-ю стрелковую дивизию». — Он еще раз оглядел Марину с ног до головы, что-то про себя прикидывая. — Ну-ну… А ведь я из 78-й. Будем знакомы: комиссар Отдельного саперного батальона Кириченко. Давай сюда котомку, садись, — поедем в Гучково…
— А… разве не в Истру?
— Ты садись, садись! Тебе дивизия нужна или Истра?
Так московская студентка Марина Парфенова оказалась в 78-й стрелковой дивизии сибиряков.
В Гучково приехали в сумерках. Кириченко привез Марину в дом, где разместилась санчасть саперного батальона, и представил полной женщине средних лет, в гимнастерке с командирскими петлицами:
— Ну, Гликерия Петровна, принимайте пополнение! Это Марина!
Гликерия Петровна Тимченко обрадовалась:
— Вот как хорошо-то! У меня уже есть одна помощница, Ксения Вивтоненко, теперь и Марина будет. Что тут творилось, товарищ комиссар, в ваше отсутствие, вы и представить не можете: бои, раненых везут, а я одна, сама и врач, и сестра, и санинструктор — весь мой персонал вышел из строя.
Кириченко ушел, забрав Маринины документы. Гликерия Петровна стала приглядываться к новенькой.
— Как же тебя на фронт взяли, такую молоденькую? Поди и паспорта еще нет?
Смуглое улыбчивое лицо девушки залилось румянцем, нахмурилось. Верхняя губа с маленькой черной родинкой обиженно вздрогнула.
— Мне девятнадцать, Гликерия Петровна!.. — В черных блестящих глазах ожидание: поверят или нет?
Гликерия Петровна чуть заметно покачала головой:
— Уж ладно, не буду выпытывать. Сколько ни есть — все твои, годы-то. Москвичка?
— Из Подмосковья. Училась в Москве. Родителей нет. Мать погибла совсем недавно, двух месяцев не прошло. Попала под бомбежку.
— А ты, значит, на фронт решила?
Марина кивнула:
— Мы всей группой из техникума, еще в тот день, как войну объявили, пошли в военкомат. Ну, правда, некоторых мальчишек взяли, а девчонок даже до комиссии не допустили. Потом, в августе, опять ходила, уже одна. Пообещали: пришлем повестку. Я и котомку сшила, положила в нее все, что необходимо…
— Ну, и прислали повестку-то?
— Где там! Как мама погибла, пошла я к ним в третий раз. Опять тот же разговор: ждите, когда надо будет — вызовем. Ну сколько можно ждать? Взяла я вещички и двинулась пешочком в свое родное Мансурово — деревня это наша, неподалеку отсюда. Там у меня тетка.
— А возле Мансурова уже бои…
— Что ж ты, так прямо и воевать решила? — всплеснула руками Гликерия Петровна.
— Не знаю, — улыбнулась Марина. — Пошла и пошла. Думала: повидаюсь с теткой Авдотьей, а уж там — как будет. А командир части, которая Мансурово обороняла, характеристику мне написал, что я раненых во время бомбежки перевязывала и еще в Сорокино (там же, недалеко) в разведку ходила. Я с этой характеристикой вернулась в Москву в военкомат! Вот и направили к вам, в 78-ю.