Истребитель 2Z
Шрифт:
— Ну уж и обыкновенный! На Огненную Землю летал…
— Вся земля теперь огненная, — отозвался Лебедев. — Восстали народы, и фашизм трещит по всем швам… Я много передумал, Вася. Нам надо работать еще упорнее.
Лебедев сел напротив Гурова и продолжал как бы давнишний, прерванный разговор:
— Когда товарищ переодел меня и вывел из камеры, — тогда, помнишь? — он сказал мне: «Будь спокоен, — ты имеешь друзей». И вот в эти дни войны мы увидали, сколько у нас друзей. Их много, они везде…
— Вам радиограммы, —
— «С нетерпением ждем обнять друзей. Бутягин и Груздевы». Во множественном числе. Скоро и ты, Вася, женишься… Знаю, знаю, не отнекивайся! Красненький платочек с незабудками что-нибудь да значит! Женись, дружище. И мне ищи невесту, — обязательно женюсь. У Груздева, гляди, какая дочь выросла. А инженер сам молодцом, ни одного седого волоса. У Константина Ивановича — три сына. Один на заводе в фюзеляжном цехе, орденоносец, двое — в армии. У Киселева — два сына и две дочери. Это наша смена, Вася…
Прекрасная панорама Москвы развернулась под самолетом. Она медленно поворачивалась, освещенная осенним солнцем. Лебедев оживился. Начал шутить:
— Сейчас — на посадку. Давай приосанимся, Вася. Ты успел побриться? Вот, возьми одеколончику, попрыскайся. Ландыш… Весну напоминает… Щиплет? Ничего. Зато нас приятней будет целовать… Ага, посадка! Хорошо пилотирует, а почти юноша.
Лебедев открыл дверцу кабины. Его оглушил приветственный шум многотысячной толпы, гром аплодисментов, звуки музыки. Перед ним развевались яркие плакаты и знамена, он видел ликование и радость. Неужели это все для него?
Солнце светило на него ласково и могуче. Лебедев почувствовал себя необычайно потрясенным и снял пилотку. Перед своим народом он обнажил голову. Раскрыв объятия, он быстро сбежал по лесенке и ступил на родную землю.
Лебедева и Гурова обнимали и целовали. Им подавали все новые и новые пышные, прелестные букеты. Они едва удерживали огромные охапки цветов, смеялись:
— Рук нехватает… Здравствуйте, родные… товарищи!.. Спасибо.
На маленькой трибуне Лебедев увидал знакомое по рисункам и фотографиям лицо оратора, открывающего митинг. Многочисленные рупоры разносили громкий голос по всей площади аэропорта:
— От имени партии и правительства… приветствую… отважных сынов нашей социалистической родины…
И гром аплодисментов, и опять звуки оркестра.
В украшенном цветами авто медленно ехали Лебедев с Гуровым по радостным улицам. Они чувствовали такой необычайный подъем всех своих чувств, такой избыток радости, что хотелось петь…
Их чествовали в новом Дворце авиации. После торжественного заседания в комнату президиума вошел высокий седой человек с орденом на лацкане нового пиджака и огляделся:
— Где он, а? Антоша…
Лебедев бросился к Бутягину:
— Коля! Здравствуй, родной!
Они крепко поцеловались. Бутягин держал Лебедева
— И даже не похудел, не постарел. Молодчинище, жених… Только одна седая прядь. Вчера, когда прочитали обо всех твоих приключениях, так прямо ахнули. А сейчас все здесь…
— Давай сюда! Пропустите… — распорядился Лебедев.
Но уже в распахнутую дверь входил сияющий Гуров и делал приглашающий жест:
— Пожалуйте, вот он — герой…
Лебедева обступили сияющие, давно знакомые лица. Да, он опять среди самых близких… Вот Груздев с Валентиной Михайловной. Вот Татьяна Иосифовна в открытом бальном платье. Седоватый Константин Иванович… Этот ничуть не изменился. Как будто не было этих бурных месяцев тревоги и борьбы. Серьезный и красивый Голованов в военной форме… Все тут!
Голованов сквозь веселый шум и смех пытался объяснить Лебедеву:
— Мы все были на аэродроме, когда вы прилетели, Антон Григорьевич, только близко не могли пробраться. Лика тоже была… Да где она?
Молодая девушка смотрела на Лебедева, как будто видела его в первый раз, пристально и вдумчиво:
— Здравствуйте, Антон Григорьевич!
Лебедев отступил на шаг:
— Позвольте… Это — Лика? Вы?..
— Выросла-то как: выше меня ростом! — поспешила сказать Валентина Михайловна.
Лебедев не сразу договорил слова приветствия:
— Здравствуйте, Лика….
Ему хотелось сказать, что Лика похорошела, что новая прическа очень ей идет, что помнит он, как она приносила ему в госпиталь пастилу, и что еще вчера он в кармане старой гимнастерки нашел засохшие лепестки розы, и что он берег розу, которую Лика когда-то подарила ему… Но он ничего не сказал, а только молча протянул Лике руку.
Гуров весело тащил всех в зал:
— Товарищи! Слышите, в зале заиграла музыка?.. Идемте, будем веселиться, танцовать!
— Дамам — цветы, — предложил Голованов.
И Лебедев вынул не вазочек прелестные розы, махровые гвоздики, роскошные тюльпаны:
— Держите, Лика. Прошу вас, Валентина Михайловна… Татьяна Иосифовна… Берите букет. Этот не исчезнет, ручаюсь… Вася, знакомь всех со своей невестой!
Девушка с каштановыми волосами скромно опустила глаза. Гуров представил ее:
— Катюша…
Бутягин надел пенсне и вгляделся в молодое личико:
— Что-то знакомое…
Гуров напомнил:
— А помните, профессор, поездку за скороспелками?
Тот шутливо сдвинул брови:
— Помню. Так это та самая проказница, которой вы мешали на митинге слушать мою лекцию?
Веселой гурьбой все вышли в зал, где уже танцовали многочисленные гости. Лебедев подтолкнул Голованова к Лике:
— Ну, вы, молодежь, включайтесь!
Голованов поклонился Лике, та положила ему руку на плечо. Пара плавно заскользила по паркету. Лебедев осторожно взял под руку Бутягина: