Истязание замшевых мешочков
Шрифт:
– Да, - сказал я, - но ведь можно было сказать "стоят" или, скажем, "лежат".
– Нет, ни в коем случае. Поймите меня правильно: мешочки _сидели_, и это было настолько заметно, настолько впечатляюще, что я в ту же минуту представил себе их маленькие ножки: ножки свесились со ступенек, и они болтают ими...
– Я удивился столь детским представлениям такого уже немолодого человека.
– И видите ли, доктор, это-то и привело меня в ярость. Да, с того и началось.
– Простите... что именно привело вас в ярость?
– Вот как раз это _сидение_, если быть точным.
– Как, - сказал я с легким раздражением и в то же время чувствуя, что каким-то странным образом уже и сам заражен этой ненавистью, - но ведь на самом-то деле никаких ножек не было!
– Конечно, не было. Да они вовсе и не обязательны для _сидения_! Это _сидение_, скорее всего, объяснялось тем...
– Извините, - перебил я его, - вы хотите сказать "это впечатление было вызвано тем"...
– Ну да, предположим, - сказал он, еле сдерживая нетерпение.
– Так вот, оно было вызвано тем, что эти голубчики явно имели форму перевернутого белого
– Да-да-да!" В сущности, я никогда не испытывал интереса к подобным вещам и если выразил старому Койлю свое восхищение коллекцией, то скорее из вежливости и чтобы доставить ему удовольствие. Честно говоря - а я хочу быть с вами честным до конца, доктор, ведь я каюсь, - все эти сокровища мистера Койля я мог бы при желании купить, право же, не напрягаясь сверх меры. Однако я никогда бы этого не сделал. На свои деньги я приобретаю другие радости. Важно тут то обстоятельство, что мистер Койль, у которого я провел весь вечер, был тогда уже в плохом состоянии: у него уже был легкий удар. Так, что ли, это называется? Я никогда ничего не понимал в медицине. Апоплексия - так, кажется, да? Но даже это не вывело меня из круга тех переживаний и мыслей, о которых я и хочу вам поведать. Впрочем, одновременно я проявил заботу о мистере Койле и даже послал моего кучера за врачом. Последнее, правда, оказалось излишним, потому что у Койля всегда было под рукой прописанное ему лекарство и прислужница была проинструктирована врачом. Когда мистеру Койлю стало полегче, я поехал в город и разыскал там в предместье, на том берегу реки, одного человека. Имя и фамилия тут не имеют значения. Была уже поздняя ночь. Потом, больше месяца, я ездил к нему все снова и снова бесчисленное количество раз. И приобрел познания и навыки, которых до тех пор не имел, да и, по правде сказать, в моей предыдущей жизни они были мне ни к чему. Например, овладел искусством, пользуясь воем ветра, открывать ставни и окно с улицы без лишнего шума и не выдавив стекла (что оказалось не так уж трудно, поскольку все запоры в доме старика дребезжали и держались на честном слове); далее я научился отпирать замок сейфа и, наконец, самое главное - мгновенно снимать восковые отпечатки с замка, чтобы слесарь мог сделать подходящий ключ. Мое обучение длилось долго. Я поистине перешел уже в высшую школу, да и не скупился на деньги, так что мой учитель был во всех отношениях мною доволен. Некоторое время спустя, когда успехи мои снискали его уважение, я счел необходимым проявить живой интерес к драгоценным камням и стал порой проводить вместе с мистером Койлем часок-другой в его сокровищнице. Наконец восковые отпечатки были готовы, и я заказал все необходимые ключи, а кроме того, еще один ключик к маленькой дверце, ведущей в левое крыло дома, так что курс о бесшумном открывании ставен я прослушал, как оказалось, зря...
Я не знал, что и думать. Неужели мистер Кротер намеревался втянуть меня в это дело еще и как юриста? Ведь речь шла о вещах, весьма близких к области уголовного права. На лице его во время рассказа отражалась удивительная игра - глубокое, искреннее огорчение сменялось вдруг озорной мальчишеской радостью; и эта резкая смена настроений у столь пожилого человека была мне чем-то весьма неприятна.
– Итак, я был у цели, - продолжал он.
– Все получалось, то есть все ключи подходили к замкам и все нужные замки и петли я успел даже смазать при помощи маленького шприца, который всегда носил с собой. Подходящий случай для подобных операций представлялся не так уж редко. Мистер Койль однажды даже оставил меня одного в своей сокровищнице. Именно тут-то моя ненависть и достигла высочайших пределов.
– Ненависть к мистеру Койлю, вашему другу?!
– Боже избави!
– воскликнул он.
– Да нет же! Но эти серопузые! Замшевые голубчики! Плотные упитанные тельца! Уселись рядком! Сидят рядами! Мягкий, теплый, красный бархат! Отвратительное собрание тридцати шести злобных, завистливых старикашек под надежной - ха-ха, надежной!
– охраной сейфа! Здесь надо было принять строжайшие меры! Вершить справедливый суд, не зная пощады! Впрочем, я не переставал предупреждать моего друга Койля о его легкомысленном отношении к хранению сокровищ: сейф слишком далеко от спальни, нет сигнальной системы, ну и, кроме того, очень уж устарелая конструкция сейфа. Не говоря о том, что мистер Койль всегда один в доме, а это в его возрасте опасно во всех отношениях. Но он только ворчал, что эта штука уже без малого сорок лет стоит на том же месте и уж сюда-то никогда не заходит его прислужница, поскольку ей здесь и делать-то нечего, а значит, она не может пронюхать.
Он помолчал и бросил окурок сигары в огонь камина, светлый жар которого, когда он нагнулся, придал его длинному липу с треугольными бровями какое-то зловещее выражение.
– Свой первый визит к мистеру Койлю, о котором он не знал, я нанес около трех часов утра. Я приступил к делу очень осторожно - просто навел, так сказать, некоторый беспорядок. Я заставил поменяться местами номер Семнадцатый со второй ступеньки и номер Тридцатый с третьей. Потом я снова исчез, так же бесшумно, как пришел. Наконец-то был нарушен этот закоснелый порядок, потревожено это педантичное общество.
Я вообще уже больше ничего не говорил.
– Он имел обыкновение, - продолжал мистер Кротер, - проверять свои сокровища раз в неделю, подвергать их, так сказать, контролю, причем самому тщательному. Это он сам мне рассказывал. Когда прошел обычный срок проверки, я снова посетил мистера Койля. Не скрою, я искренне о нем беспокоился. Ведь он непременно должен был заметить, что Семнадцатый со второго яруса сидит на третьем, на месте Тридцатого. Когда я ехал к нему, мне было его даже жалко. По дороге я чувствовал угрызения совести. "А если с ним, не дай бог, что случилось!" - думал я. Эта мысль преследовала меня неотвязно всю дорогу. "А вдруг удар!" Мне стало холодно от страха... Я почти готов был расплакаться... Но что вы скажете! По виду старикана нельзя было ни о чем догадаться! Ни малейшего признака волнения. Ничегошеньки нельзя было вытянуть из этого препротивного Гарпагона! Заметил ли он, что Семнадцатый сел на место Тридцатого? Какое это произвело на него впечатление? Я даже потерял всякий стыд и спросил: "Ну, господин Койль, проводили вы смотр своим сокровищам?" И что же вы думаете он мне ответил, причем с полным спокойствием: "Да, конечно, вчера. Это ведь моя единственная радость". Ну, пора было вмешаться решительнее! Некоторое время я выжидал. Затем вновь приступил к действиям. Я заставил номера Двадцать шестой, Двадцать седьмой, Двадцать восьмой и Двадцать девятый...
– Позвольте, - сказал я с легким раздражением, - что это значит: вы "заставили"?
– Это значит, что я вынудил этих голубчиков подняться с бархата, спуститься вниз и занять в первом ряду место номеров: Первого, Второго, Третьего, Четвертого и Пятого! Я буквально видел, как они болтают ножками, - очень уж небрежно они сидели.
Я вздохнул.
– Когда я в следующий раз поехал к Койлю (пропустив, разумеется, положенное время, но, по правде сказать, я еле-еле дождался), то велел моему слуге дать мне с собой не только ужин, но и корзину с красным вином для мистера Койля. Возможно, я сделал это из-за нечистой совести или даже из страха за Койля и уж, во всяком случае, из тех соображений, что бедный старик нуждается в подкреплении. Но какое разочарование меня ожидало! Он преспокойно хлебал свой молочный супчик. Ничего! Абсолютно ничего. Никаких следов волнения. Можно ли было это выдержать? Посудите сами! Можно такое выдержать?
– Мне кажется, вы ненавидели мистера Койля сверх всякой меры, - грустно заметил я.
– Боже избави!
– сказал он, и лицо его в тот момент, когда он сделал ударение на звуке "а", стало вдруг невероятно длинным, словно в кривом зеркале на ярмарке в "комнате смеха".
– Избави боже! Простите, но ведь это становится просто скучным - вы все время повторяете одно и то же. Так вот дальше. Я убил в себе всякое сострадание: Третьего, Одиннадцатого, Двадцать девятого, Восьмого, Тринадцатого и Десятого я вынудил в следующий раз вообще выйти вон из сейфа и сесть перед ним в кружочек; дверцу сейфа я запер. Они сидели, так сказать, перед запертой дверью. Семнадцатый посередине, остальные вокруг. На полу. В следующий раз, когда я приехал к Койлю, я привез с собой корзину шампанского. Он пил много и с удовольствием, был в самом отличном настроении, пил и красное вино - можно сказать, выпивал. Как вы понимаете, мое положение все усложнялось. Потому-то я так и увлекся, принял крайние меры, не остановился даже перед жестокостью. И вот видите, я пришел теперь к вам, хотя лучше б мне было, наверное, пойти к священнику...
Я испугался.
– Мистер Кротер, - сказал я очень серьезно, - говорите, пожалуйста, без отступлений.
– Я выпрямился на стуле.
– Вы что-нибудь... сделали с мистером Койлем?
– Избави боже!
– воскликнул он, и лицо его на мгновение стало таким длинным, что от лба до кончика подбородка расстояние было, казалось, не меньше ярда.
– Это просто ужасно, что вы, молодые люди, настолько лишены всякой фантазии! Ох уж это послевоенное поколение! Для всего вы ищете самые банальные объяснения! Простите меня, но, учитывая разницу в возрасте...
Я сделал легкое движение головой, которое могло сойти и за короткий поклон.
– Чепуха, сущая чепуха!
– продолжал мистер Кротер.
– Ну, так вот, дальше. Мои ночные посещения становились все чаще и чаще. Промежутки между ними, следовательно, все короче. Шестого, Девятого, Одиннадцатого, Девятнадцатого, Шестнадцатого, а затем Пятнадцатого, Восемнадцатого, Двадцать третьего, Двадцать восьмого, да к тому же еще Тридцать пятого и Тридцать шестого с верхнего яруса, но в первую очередь Семнадцатого я заставил двинуться гуськом по направлению от сейфа к дверям. Семнадцатый, разумеется, впереди. В следующий раз я приказал им шествовать змейкой, а через раз потребовал, чтобы они это повторили (Семнадцатый, как всегда, впереди!). После того как они у меня еще помаршировали, построившись в колонну по два, я перевел их в кавалерию. Двойка - гоп-ля!
– верхом на Тройке, Четверка на Пятерке, Шестерка на Семерке, и так далее. Семнадцатый, естественно, впереди.