Италия – Россия – Камчатка

Тер-Абрамянц Амаяк

За два дня я прошел Флоренцию накрест: от вокзала и Санта-Мария Новелла до Санта-Кроче и от дворца Питти до Галереи Академии. В центре креста собор Санта-Мария дель Фиоре (флорентийцы чаще называют его необычно просто – Собор, Дуомо) с ажурной колокольней и площадью перед ним.

В первый день во Флоренции я стоял в тени этой знаменитой колокольни, детища Джотто, Пизано, Фиорованти и Таленти (солнце было жарким) в ожидании гида с тем странным ощущением происходящего, которое не покидало все время пребывания в Италии. Бывший невыездным всю жизнь я слишком привык к мысли, что никогда не попаду за границу и убеждение это, кажется, успело закрепиться на молекулярном, генетическом уровне и оттого никак до конца не верилось, что происходящее – реальность. «Неужели я в Италии? – и вот эта тень, которой я так утилитарно воспользовался, итальянская, да еще от колокольни Джотто?! И люди вокруг меня итальянцы!»

«Да, это так, – отвечал я сам себе, – я в Италии, во Флоренции, и эта тень – итальянская, от настоящей колокольни Джотто, и люди вокруг меня итальянцы, и камни итальянские,

и полосатые тенты над витринами кафе и магазинчиков, и Собор, и площадь с пижонами карабинерами, несмотря на жару щеголяющими в белых перчатках в застегнутых на все пуговицы кителях, затянутыми галстуками и в кривых, лодочкой, фуражках. И здесь я смогу свободно ходить и гулять целых два дня…»

Вот он Собор, Дуомо, с огромным черепичным куполом: честолюбивые флорентийцы возжелали построить самый большой в мире храм. Все население Флоренции могло занять лишь его небольшую часть. Но римский папа не мог такого допустить и выстроил в Риме еще более грандиозный собор Святого Петра, оставив флорентийцев позади.

Внутри Собор выглядит еще более громадным, но каким-то пустынным, недостроенным: гигантский лес колонн – росписями покрыт лишь невероятно высокий купол и, чтобы их разглядеть, приходиться высоко задирать голову и напрягать глаза. Здесь единственный раз за время путешествия по Италии увидел я в храме свечи зажженные прихожанами, и не зря они здесь горят – место знаменательное, именно в этом Соборе и была подписана знаменитая Уния, доставившая впоследствии православному миру столько беспокойства, расколовшая надвое Украину…

На другой день мой путь с утра в галерею Питти.

Пытаешься запоминать имена художников и названия картин, сосредоточив свое внимание, однако, на поисках полотен Рафаэля Санти, но через полтора часа путешествия по залам все эти мускульные тела, лица, одежды смешиваются в голове в какой-то вихрь, в ногах появляется знакомая по Эрмитажу и Третьяковке музейная тяжесть и, чтобы прийти в себя, спешишь в сады Боболи, террасами поднимающиеся вверх от дворца Питти.

Поднимаясь по горе, время от времени останавливаюсь: отсюда открывалась панорама старой Флоренции с красным черепичным куполом Собора посреди. Я ожидал увидеть что-то вроде Летнего сада в Питере, только гораздо большего по площади, где на каждом повороте будут встречаться скульптуры античных героев и цезарей, но не встречал их, – аккуратно подстриженные кустарники и трава, деревья… Слегка разочарованный, в маленьком кафе на верху купил банку холодной аквы минерале и отдыхал, сидя на каменном бордюре, возмещая потерянную с потом за время подъема жидкость, а недалеко, медленно надвигаясь, жужжал газонокосилкой, от которой летели крошки травы, негр в ослепительно белом спецкомбинезоне и со стеклянным щитком на глазах, делавшем его похожим на одного из американских космонавтов посетивших Луну. Нащупываю землю под травой, взяв в руки рассыпчатые коричневые сухие комочки, – это Италия! – такие же коричневые поля я видел из окна автобуса, – не слишком такая уж плодородная, наверно, почва против наших жирных черноземов, российских, украинских, башкирских… Я чуть было не возгордился, но вовремя опомнился, подумав, что мы не в состоянии даже прокормить себя.

Вниз, по центру парка, к дворцу нисходит каскад прудов с фонтанами и скульптурами. Следуя примеру других туристов выбрал дерево недалеко от пруда и сел в его тени на газон, привалившись спиной к стволу. Однако через минуту почувствовал – по ноге что-то ползет. Вскочив, принялся стряхивать с себя огромных, блестящих и жирных, итальянских муравьев, – настоящие голиафы против наших российских…

Стало ясно, что я рискую завязнуть, потеряться среди бесчисленного множества полотен старых мастеров, среди этих библейских сюжетов, рук, ног, голов, складок одежд, тонов, теней, красок, – все это превратится в моей голове в гигантскую цветовую кашу, в которой совершенно утонет сама Флоренция как город. Попытаться даже бегло осмотреть за два дня все здешние культурные ценности, которых, как сказал гид, Флоренция содержит 40% от всех мировых (!), было бы чистейшим безумием, и я твердо решил не занимать очередь в знаменитую Уффици, а вместо этого ближе ознакомиться с городом и другими достопримечательностями, не требующими столь большого количества времени.

В полдень на улицах древней Флоренции многолюдно, но это, главным образом, туристы – итальянцы предпочитают пересиживать самую жару по домам. Туристам же дорога каждая минута: обливаясь потом, они стремятся каждый к своей цели: быстро целеустремленно шагают парни и девушки с легкими рюкзаками за спиной, озираясь плетутся увешанные фотоаппаратурой пожилые иностранцы со своими худощавыми седовласыми подругами… Впрочем, даже в самый жаркий полдень, узкие и чистые средневековые улочки Флоренции почти всегда в спасительной тени, да к тому же можно зайти в какой-нибудь храм, где прохладно, почти холодно. Идешь по такой чистой, как пол в номере отеля, тихой средневековой улочке в теплой тени и вдруг понимаешь, что это и есть цивилизация и культура – когда улица кажется, тебе продолжением собственной квартиры или отеля – так чувствуешь себя здесь комфортно и безопасно. Гаснет какая-то красная лампочка тревоги в сознании, которая в Москве каждый раз автоматически включается, когда выходишь за порог квартиры (знал бы, как потом будет нелегко снова привыкнуть ее включать!). Все эти разговоры об итальянском воровстве, итальянской мафии кажутся здесь, во всяком случае, на севере Италии, в большой степени мифами: если и воруют, то уж не больше чем у нас, а общая атмосфера настолько благожелательная, неагрессивная, что понимаешь, –

мафия, если она даже где-то и есть, никак напрямую обычного человека не касается. Вообще все, что я знаю об Италии и итальянцах плохого – это всегда лишь с чужих слов (какой-то итальянец соблазнил русскую девушку, привез сюда и бросил, а она сошла с ума, у какого-то туриста из предыдущего заезда украли сумку в кафе, когда он отошел посмотреть меню…) – лично я не был здесь свидетелем ничего безобразного. Объективность, приученная к тому что наряду с положительными сторонами всегда есть отрицательные, настойчиво советует мне найти что-нибудь негативное в моем образе Италии, подвергает мои впечатления настойчивому исследованию с целью отыскать что-нибудь темное, грязное, но как ни стараюсь я ей, объективности, в угоду, не могу обнаружить ничего кроме нескольких сплющенных окурков на брусчатке площади Санта Кроче, почти меня обрадовавших – первый мусор, который я увидел на третий день путешествия после Римини и Венеции! Возможно, восьми дней, которые я пробыл в Италии слишком мало, чтобы разглядеть негативное, неизбежно где-то прячущееся, – в таком случае, слава Богу, что я не остался в этой стране дольше!

…И вот знаменитая площадь Синьории с конной статуей Козимо Медичи, Нептуном и, конечно, Давидом Микеланджело (копией) у самых дверей в Синьорию. На этой небольшой квадратной площади чувствуешь себя погруженным в вещество истории…

Я отдыхал в прохладном зале Синьории, впечатленный его гигантскими размерами, золотом и гигантскими фресками на правой и левой стенах, изображающими битвы флорентийцев с врагами, а какой-то служащий музея, итальянец лет пятидесяти в костюме с зеленой рубашкой, с волнистой убеленной сединой шевелюрой рассказывал что-то веселое, стоя перед сидящей за столиком пожилой билетерше. При этом было явно заметно, что ему доставляет неосознанное, почти физическое удовольствие, как соловью пенье, само звучание выразительной с барочными виньетками итальянской речи.

Настоящего Давида Микеланджело, я увидел в Галерее Академии. Он стоял посреди зала, освещенный со всех сторон, белый и свежий, будто его вырубили только вчера, а напротив, прямо на полу, расположилась стайка юных белокурых художниц – гостьи какой-то северной страны, – старательно исполняющие карандашные наброски его головы и фигуры…

Эстетизм присущ итальянскому характеру. Здесь чувство чувство прекрасного не убито даже в самом последнем бомже! И доказательство этому я впервые увидел во Флоренции. – Вообще-то Италия страна благополучная и социально обеспеченная: если мужчина за всю жизнь проработал хоть день, то с 60-ти лет он уходит на пенсию, которой хватает не только на то, чтобы достойно жить, но и даже путешествовать за границу (туристические фирмы Италии продают путевки пенсионерам со значительной скидкой – всего за 10% от их стоимости!). И, тем не менее, как это ни парадоксально, бомжи здесь есть, хотя их несравненно меньше чем в Москве.

Одного такого я и увидел во Флоренции, возвращаясь к вокзалу по улице Рома: седобородый старик с палочкой, в драном костюме, босой (камни в мае во Флоренции теплые), с грязными в черных трещинках ступнями, в ветхой соломенной шляпе, – а в шляпе с претензией на элегантность торчит воронье перо! – Да и палка у старика, если присмотреться, какая-то особенная, суковатая, как-то оригинально и хитро изогнутая! Да и седая борода, если отвлечься от грязи – борода пророка! А как он горделиво выпрямился, когда проходил мимо рабочих возившихся на проезжей части у открытого канализационного люка, как он величаво заговорил с ними и вдруг, стал ловко крутить и размахивать палкой, показывая изящные фехтовальные выпады! – а рабочие, глядя на него, добродушно смеялись…

Для кого Флоренция славна прежде своими сокровищами живописи, а для меня не менее славна этим бомжом! Его воронье перо в шляпе сказало мне об Италии не меньше, чем все сокровища ее культуры: чувство прекрасного в настоящем итальянцае умирает последним!

1999 г.

Рим зеленоглазый

Древние камни – сердце исторического Рима. Но они вовсе не определяют его облик – их слишком мало и, кроме Пантеона, в Риме нет ни одного полностью сохранившегося античного здания. Развалины, античные фрагменты в виде колонн, триумфальных арок, столпов выглядят лишь вкраплениями в основной массив, принадлежащий векам 18-ому и 19-ому или, по меньшей мере, Эпохе Возрождения. Рим вообще не имеет единого облика как, скажем, Петербург и с этой позиции Петербург безусловно выигрывает. Рим постоянно дробится на отдельные фрагменты и ракурсы, впрочем довольно живописные каждый в отдельности. Здесь впритык могут соседствовать барочная церковь, остатки античных колоннад и доходный дом 19 века, то здесь, то там – зонтичные пинии, черные кипарисы, встречается и пальма с пышным султаном на высоком и мощном стволе – под блеклоголубым жарким небом зелень её листвы кажется серой… И все-таки в Риме ощущаешь, что он на тебя немного давит: в нем маловато открытых переспектив, маловато зелени, слишком много узких хаотических переулков, а на трассах множество стремительных машин и мотоциклов, он немного подавляет гигантскими размерами собора Святого Петра и замка Святого Ангела, что над белозеленым мощным и опасно быстрым Тибром… Но там есть итальянцы с их доброжелательными улыбками, шутками, смехом, изящной и выразительной итальянской речью, которые скрашивают и оживляют эту тяжесть большого города, его каменный склероз. Нигде я не видел, кстати, столько зеленоглазых людей как в Риме, и в этом колдовском зеленоглазье мне чудится греховное наследие древней языческой истории этого города основанного на братоубийстве и насилии.