Итальянские новеллы (1860–1914)
Шрифт:
Среда, в которой действуют герои Верги, весьма разнообразна. Это безграничные, залитые солнцем пастбища Сицилии, жалкие городские каморки, рудники. И среди этих пейзажей вырастает психология людей, свыкшихся со своей обстановкой, неотделимых от нее и все же резко ей противопоставленных. Люди, выросшие в клетке, все же бьются о прутья быта, нищеты, необходимости, и те, кто разбивается, отнюдь не худшие представители человеческого рода. Такое понимание психологии свидетельствует о влиянии на Вергу старшего поколения французских натуралистов, братьев Гонкуров, и особенно Флобера, который уже в 1870-е годы был хорошо известен в Италии.
С французскими натуралистами веристов сближает и разработанный ими метод несобственной прямой речи.
Объективность изображения,
Обычно писатель повествует о событиях с точки зрения их участника, героя или наблюдателя. Иногда трудно бывает отделить речь автора от речи персонажа — то и другое словно сливается в едином потоке впечатлений. В своей речи автор передает оценку событий, которую дают им персонажи, он почти перевоплощается в них и не хочет от них отделяться. Если произойдет это отчуждение автора от его героя, то автор тотчас же появится в повествовании и станет навязывать читателю свои оценки. Вместе с тем невозможным окажется глубокое постижение героя с его психикой, с той особой реакцией на события, которая и составляет его сущность, его «душу». Верга был мастером этого «перевоплощения» при помощи несобственной прямой речи. Капуана пользовался им постоянно. Это стилистическое достижение веристов прочно вошло в итальянскую литературу последнего столетия.
Литературная теория веризма, первоначально принятая сравнительно небольшим кружком миланских писателей, сгруппировавшихся вокруг Капуаны и Верги, вскоре вышла далеко за пределы Милана и охватила широкие литературные круги. В различных культурных центрах — в Неаполе, в Венеции, в Сардинии, в Пьемонте — она осмыслялась по-разному и порождала различные формы искусства, но основная тенденция школы — возможно более точное, полное и, главное, беспощадное изображение современности во всех ее социальных этажах и прослойках — оставалась неизменной. Ранние повести Габриэле д’Аннунцио, произведения Матильды Серао, Грации Деледды, Сальваторе ди Джакомо, Доменико Чамполи и многих других свидетельствуют об этой «потребности века», которая шире программы того или иного литературного кружка. Она проявляется даже в творчестве писателей, которые как будто развивались вне всяких личных контактов и связей с основоположниками веризма.
Основные художественные задачи, стоявшие перед веристами, в известной мере предполагали региональный характер их творчества. Исторический роман, также требовавший точного местного колорита и глубокой конкретности изображений, брал свой материал преимущественно из исторических исследований, хроник и архивных материалов. Роман из современной жизни не имел таких ресурсов; он должен был черпать свои материалы из живых наблюдений. Для этого требовалось такое знание действительности, какого можно достичь только многолетним изучением местных условий и нравов. Вот почему в огромном большинстве случаев романисты-веристы изображали обычно ту область, в которой они родились и выросли. Луиджи Руссо, один из лучших знатоков веризма, предлагает и все это направление назвать «провинциализмом».
Такими «провинциалистами» оказываются лучшие писатели эпохи: Джованни Верга со своими изумительными сицилийскими пейзажами, нравами и проблемами; Федериго де Роберто, создавший свою Сицилию вслед за Вергой и в отличие от него; Матильда Серао со своими неаполитанцами всех классов и положений; Сальваторе ди Джакомо, так же как Матильда Серао изучавший Неаполь в его страсти, безумии и нищете; Сальваторе Фарина, посвятивший свои произведения Сардинии, которая была с неподражаемым искусством описана Грацией Деледдой;
Веристская литература продолжала сколачивать то национальное и культурное единство страны, которое отсутствовало даже после «королевского завоевания». Веристы изображали итальянские провинции с великим состраданием и симпатией. Конечно, эти традиционные нравы, отзывавшие феодальным и родовым строем, вызывали удивление и смех, но за ними скрывались необычайные ценности духа, которые приводили в восхищение и заставляли преклоняться перед неумытыми, невежественными и почти звероподобными дикарями. Сардинские разбойники, абруццские фанатики, неаполитанские игроки, солдаты, извозчики и прачка в изображении веристов могли бы научить праздных помещиков и во всем сомневающихся интеллигентов таким чувствам и качествам, которые в представителях «высокой цивилизации» давно уже были вытравлены софизмами ума и манией преуспеяния. Не будь этого правдивого вымысла, современники меньше знали бы свою страну, а труд, направленный на ее устроение, был бы менее эффективным. Произведения веристов разрушали иллюзии, обнажали язвы и заставляли общество с большим вниманием отнестись к насущным задачам дня.
Путешествующим по Италии иностранцам Неаполь представлялся чем-то вроде земного рая: волшебная страна, счастливые люди, сладостное ничегонеделание. Но стоит прочесть Матильду Серао — и от этой идиллии не останется и следа. Крайняя нищета и сопутствующие ей преступность, проституция, вырождение, поражающее невежество во всех классах общества, лотерея, разоряющая тысячи людей, суеверия — такова неаполитанская действительность. Грация Деледда изображает глухие уголки Сардинии с мастерством утонченного пейзажиста, с изумительным чувством природы. Нищие пастухи, девушки, обреченные на безнадежную любовь, ревность и месть дикарей, поэзия этой почти первобытной жизни среди скал, на горных пастбищах и своеобразное представление о чести и нравственности придают особое очарование произведениям сардинской писательницы. Страстная, почти мучительная симпатия, которую испытывает Верга к сицилийским рыбакам и крестьянам, пронизывает почти все творчество Матильды Серао и заставляет вспоминать о лучших произведениях наших народников. Трагедии любви и ревности на фоне бытовой прозы и психологические казусы, типичные, несмотря на свою исключительность, для юга Италии, особенно интересовали Сальваторе ди Джакомо, изображавшего мелкие драмы с бесстрастием стороннего наблюдателя и с искусством большого художника.
Из веризма вышел и с веризма начал и Габриэле д’Аннунцио, Первые его рассказы продолжают традицию психологического анализа, производимого методом физиолога. Физиологические особенности и потребности организма, влечения плоти, подавляющие разум, страсть, мешающая рассуждать и рассчитывать, влияние «среды» — тяжкого быта и прежде всего южной природы, которой автор любуется так же, как и могучими инстинктами, владеющими его неистовыми персонажами, — таково наследство веризма, переработанное д’Аннунцио в совсем ином смысле. Это уже не столько изображение неустранимого противоречия между добрым инстинктом и дурной организацией общества, сколько любование могучей, первобытной страстью, противопоставленной немощной рассудительности цивилизованных людей.
Конечно, есть у д’Аннунцио и нечто другое, более — соответствующее первоначальному характеру школы. Он умеет описывать трагические судьбы кротких, беззащитных людей, которые не могут постоять за себя в обществе, где нужны крепкие кулаки или волчьи зубы. Такие повести, разработанные согласно всем правилам веризма, несомненно лучшее из того, что было им написано. Позднее в его творчестве возобладают герои инстинкта, которые будут ставить на службу своим звериным страстям утонченный разум и станут одним из типичнейших воплощений ницшеанского сверхчеловека.