Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 2

Работа выполнена в Секторе искусства Нового и Новейшего времени Государственного института искусствознания, г. Москва

Переводы с итальянского и французского

В дизайне обложки использована работа Луиджи Руссоло «Восстание» (1911)

«Первый манифест футуристской политики» был выпущен в виде листовок к всеобщим выборам через три недели после учреждения футуризма на страницах “Le Figaro”. В нём Маринетти призывал «избирателей-футуристов» голосовать против стариков

и священников, вдохновляясь энергией молодости и национальной гордостью. В начале 1910 года лидер движения, воспевающего «разрушительный жест анархистов», напрямую обратился к рабочим со страниц анархо-синдикалистского журнала “La Demolizione” («Разрушение») с манифестом «Наши общие враги», подчёркивая духовную солидарность с ними, несмотря на классовое отличие. Однако уже в 1911 году он упрекал своих друзей-анархистов в пацифизме и чрезмерном доверии авторитету старших в тексте «Война, единственная гигиена мира».

К очередным парламентским выборам в октябре 1913 года на страницах флорентийского журнала “Lacerba” была опубликована «Программа футуристской политики», объединившая футуристов, чьи политические позиции на тот момент не были едины. Однако все они выступили против «чёрной трусости» реформизма и «красной трусости» социализма, призывали к «насильственной модернизации» и провозглашали «супрематию Италии». Помимо лозунгов патриотизма, ирредентизма, антиклерикализма, предлагалась реформа образования – преобладание практических школ над академиями, учреждение институтов физического воспитания. После долгожданного для футуристов вступления Италии в Первую мировую войну на стороне Антанты Маринетти опубликовал свои политические декларации 1909, 19111 и 1913 годов в книге «Война, единственная гигиена мира» под заголовком «Футуристское политическое движение», объявив о приостановке движения в области литературы, живописи и музыки в связи с отбытием к театру боевых действий.

Ещё до их окончания лидер футуристов, прекрасно образованный в области истории и политической теории, решил ступить на территорию реальной политики, учредив Футуристскую политическую партию. Её программа была напечатана в первом выпуске новой партийной газеты “Roma Futurista” и обращалась к молодёжи, пролетариату и ветеранам войны: предлагалось сокращение рабочего дня, социализация земель, судейская, парламентская и налоговая реформы, а также ряд радикальных лозунгов – об упразднении института брака и трансформации Сената в молодёжную ассамблею.

По окончании войны Маринетти с опорой на движение ардити начал собирать в разных городах Италии футуристские фаши2 – прообраз организованных в марте 1919 года боевых фашей Муссолини. Футуристская партия на парламентских выборах в ноябре 1919 года вступила в альянс с «Фашистским блоком», однако им не удалось пройти в парламент – собственно на этом политическая карьера футуризма закончилась.

В конце 1919 года Маринетти возродил футуризм как художественное движение и с момента установления фашистского режима в 1922 году окончательно перестал заниматься политикой, хотя всю жизнь поддерживал дружеские связи с Муссолини, оставался горячим патриотом Италии и не упускал случая заявить о гениальности и превосходстве своей “razza” – в смысле народа. Он пытался повторить «русский» альянс художественного авангарда с победившим революционным режимом3, однако футуризму ни в какой момент не удалось занять авторитетной позиции в фашистской культуре. Напротив, по замечанию Джованни Листа, футуризм стал автономным движением, представляющим «альтернативу так называемой режимной культуре на национальном уровне»4.

Самая известная трактовка отношений между футуризмом и политикой5 принадлежит Вальтеру Беньямину, который в послесловии к своему знаменитому эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости» (1935–1938)6 сформулировал оппозицию между правой «эстетизацией политики» и левой «политизацией эстетики»7. В качестве примера первой Беньямин приводит прославление войны у Маринетти, а именно – цитату из манифеста по поводу колониальной войны в Эфиопии, где война названа прекрасной, потому что она «обосновывает <…> господство человека над порабощённой машиной, начинает превращать в реальность металлизацию человеческого тела, а кроме того, соединяет в одну симфонию ружейную стрельбу и затишье, аромат духов и запах мертвечины и создаёт новую архитектуру

столбов дыма, поднимающихся над горящими деревнями»8. Беньямин связывал эстетизацию войны у Маринетти с необходимостью войны для фашизма, и хотя его критика опиралась на маргинальный в теории футуризма текст, его заключения кажутся оправданными9.

По замечанию Жана-Филиппа Жаккара, милитаризм Маринетти не сводится «ни к простой провокации, ни к метафоре, какой бы сомнительной она ни была»10. Уже в раннем футуризме были озвучены идеи о необходимости для народов «соблюдать гигиену героизма и устраивать себе славный кровавый душ» («Необходимость и красота насилия») и о способности самих футуристов восхищаться лишь «грозными симфониями шрапнели» и безумными скульптурами, высекаемыми «залпами нашей вдохновенной артиллерии в неприятельских массах» («Итальянский Триполи»). Работая военным корреспондентом во время Италотурецкой войны (1911–1912), Маринетти «пережил и воспел» битву у Триполи и именно там совершил свои главные литературные открытия – «беспроволочное воображение» и «слова на свободе».

Исповедуя любовь к опасности, футуристы за несколько лет до мирового конфликта бурно заявляли о своих ирредентистских, антиавстрийских позициях, а с объявлением войны активно присоединились к антинейтралистам – сторонникам вступления Италии в войну. Художник Джакомо Балла с началом войны переформулировал свой манифест мужской одежды в программу «антинейтральной одежды», противостоящей «тевтонским» цветам и формам кроя, всему «дипломатическому» и статическому – в пользу асимметричной и динамичной, радостно-агрессивной, гигиеничной, лёгкой и трансформируемой одежды. В «Футуристском синтезе войны» с узнаваемой иконографией клина и круга, послужившей прототипом знаменитого «красного клина» Эля Лисицкого, 8 стран-союзников названы футуристскими поэтами, противостоящими их педантичным пассеистским критикам – Германии и Австрии. В манифесте «В этот футуристский год» Маринетти снова превозносил инстинкт, силу, мужество, спорт и войну в качестве оппозиции интеллектуализму, интернационализму и пацифизму «германского происхождения».

После открытия Итальянского фронта в 1915 году многие футуристские поэты и художники добровольцами отправились на фронт, художник Умберто Боччони и архитектор Антонио Сант’Элиа погибли в 1916-м, а призванный в армию художник Карло Карра оказался в госпитале для нервнобольных – война, в конечном счёте, поставила под угрозу футуризм как художественное движение. Однако мотив разочарования в войне в сочинениях Маринетти остался маргинальным, напротив, его милитаризм ещё раз обнаружил себя накануне Второй мировой войны, а самому лидеру итальянских футуристов во второй раз довелось побывать в России – на этот раз не в зале перед публикой, а на фронте, что, по мнению его биографов, стало причиной его сравнительно ранней кончины.

Уже в раннем футуризме у разных авторов звучит размышление о творческих профессиях и месте художника в обществе11. Как мне представляется, именно власть футуристского искусства представляла для Маринетти идеал будущего мироустройства. Провозглашая «необходимое вмешательство художников в государственные дела» («Необходимость и красота насилия»), он выстраивает свою собственную утопию «артократии» как прославление тотальной свободы, индивидуализма и «неравентизма». Размышляя о русской революции, в момент сближения с левыми после демонстративного ухода со II Фашистского конгресса в 1920 году он заявляет: «Власть – художникам! Пусть правит обширный пролетариат гениев. Самый ущемлённый, самый достойный из пролетариатов» («По ту сторону коммунизма»).

Вскоре после прихода фашизма к власти он пытается влиять на культурную политику нового режима, который, по его мнению, должен поддержать молодое поколение итальянских художников-новаторов через систему государственного заказа, кредита и льгот, а также представительство на крупнейших площадках, таких как Венецианская биеннале («Художественные права, защищаемые итальянскими футуристами»). В 1924 году Маринетти организовал масштабный Первый футуристский конгресс, намереваясь продемонстрировать власти массовый характер футуристского движения, объединявшего, по оценке Джованни Листа, около 400 художников и поэтов12. Реальная картина футуризма на службе фашистского режима нуждается в более подробном анализе, однако сложившийся миф об альянсе футуризма с фашизмом отражает скорее проекцию устремлений Маринетти, нежели когда-либо существовавший союз.