Итальянский роман
Шрифт:
Развивалось и казачье народное хозяйство: мастерские, лавки, харчевни. Парадоксальным образом, это благотворно отразилось и на коренных местных жителях. Ежемесячное жалование, которое строевые казаки получали от немцев, теперь вливалось в истощённую экономику региона.
Потихоньку стали готовиться к посевной. Вот это-то карнийцам ничего хорошего не сулило. Землю, само собой, предполагалось отобрать у них. Но посеять, не говоря – пожать, казакам было не суждено. На дворе стояла весна 1945 года.
Красная армия рвалась к Берлину. В Италии Союзники готовились к финальному штурму немецкой обороны. Партизаны, не особо скрываясь, выкапывали из огородов винтовки, а казаки предпочитали делать вид, что этого не замечают. Было ясно: война закончена. Они вновь проиграли.
На что надеялись?.. Те, кто подоверчивее, –
Те же, кто поумней, – шли к семьям, дома которых оккупировали в течение этих семи месяцев, и произносили самое важное на тот момент из выученных итальянских слов: Nascondetemi! – «Спрячьте меня!» И карнийцы, забыв обиды, укрывали оккупантов от их собственных командиров в подвалах и сараях.
29 апреля 1945 года сдались последние немецкие части в Италии. Под проливным дождём со снегом через горные перевалы к австрийской границе потянулись колонны казаков. Партизанское командование, дабы избежать бессмысленных жертв, решило продвижению не мешать. Но то настоящие партизаны, сражавшиеся ещё во времена партизанской республики. Были и другие, «партизаны последнего дня», взявшиеся за оружие, лишь когда исход войны стал очевиден. Этим не терпелось совершить напоследок какой-нибудь подвиг. И 2 мая они попытались захватить в плен казачий авангард в посёлке Оваро. Казаки сдаваться не пожелали, завязалась перестрелка. На подмогу своим поспешили оказавшиеся поблизости немногочисленные «старые» партизаны-гарибальдийцы и грузинские князья из батальона «Сталин». Одновременно к Оваро подошла большая казачья колонна. Партизаны-новички в панике отступили. Но бой продолжался. Опровергая свидетельство поэта Лермонтова, грузины оказались не робкого десятка. Бежать не спешили и защищали Оваро до последнего патрона. Когда патроны всё же закончились, из мёртвых тел этих царских аристократов казаки выложили на площади пятиконечную звезду.
В те же часы в соседней деревушке немецкие эсэсовцы без видимых на то причин устроили резню мирного населения, расстреляв шестьдесят пять человек. Лишь только весть об этом и о событиях в Оваро разнеслась по окрестностям, – вспыхнула кровавая вендетта. Теперь партизаны убивали казаков без разговоров и при первой возможности. Увы, но сподручнее всего оказалось убивать тех, кто был захвачен ранее или даже сдался в плен по собственной инициативе. Такие дела.
Впрочем, остановить или хотя бы существенно замедлить продвижение казачьих колонн партизанам было не по силам. В начале мая передовые отряды казаков перешли австрийскую границу. А 9-го числа вблизи города Лиенц все они добровольно и без каких-либо условий сдались британским войскам.
Через месяц британцы – те же самые британцы, которые двадцать пять лет тому назад спасали этих же самых казаков от большевиков в Новороссийске – передали их советскому командованию. Генералов и атаманов ждала петля, остальных – Сибирь. Казачий круг замкнулся.
Но не для всех.
Из книги писателя Леонардо Заньера, ещё мальчишкой своими глазами видевшего оккупацию Карнии:
Не так давно мне рассказали эту «австралийскую хронику»: Поэта, мой односельчанин и ровесник, в 70-х годах эмигрировавший в Австралию вместе со всей семьёй, занимался в Сиднее разными промыслами, в том числе строительством. Получив заказ из какого-то дома, приезжает туда и слышит, что говорят на карнийском диалекте и упоминают Маранзанис.1 Заинтересовавшись, он начинает расспрашивать супружескую пару, которая удивлена, что их разговор кто-то понял. Выясняется следующее: он – казак из расквартированного в Маранзанисе подразделения, дезертировавший и перешедший к партизанам. Вместе с десятком товарищей был схвачен и сразу же расстрелян в Комельянсе у стены бывшей железнодорожной станции, напротив памятника павшим. Все спешат, после пулемётной очереди никто не подходит, чтобы сделать контрольный выстрел; очнулся – раненный, но живой, ждёт темноты, переправляется
История эта не единственная. Во всём мире – в Италии, России, Австралии, Америке – ещё возможно отыскать тех, кто видел. Тех, кто помнит. Помнит, как семь коротких долгих месяцев итальянская Карниа была Казачьей землёй.
Туманные перспективы
Утром возобновляю путь, ориентируясь на мачты ветрогенераторов, белеющие у подножия горы на противоположной стороне долины. Дорога до них оказывается едва ли не на порядок длиннее, чем представлялась изначально. Горы играют с чувством расстояния и перспективы злую шутку. Объекты фонового пейзажа столь масштабны, что ветряки, которые издалека мозг упорно желает воспринимать в качестве слегка увеличенных копий бытовых вентиляторов, вблизи оборачиваются грандиозными сооружениями пятидесятиметровой по меньшей мере высоты.
Наконец-то знакомлюсь с хозяевами итальянских коров. Гавкать на меня они начинают уже тогда, когда до пасущегося стада остаётся ещё с километр. Собак я люблю. В общем-то, это одна из немногих вещей, которых почти совсем не боюсь. Но идти на облаивающих тебя здоровенных барбосов, не имея возможности выбрать иную дорогу, – занятие не из приятных, доложу я вам. Результатом сложных многораундовых переговоров становится двухсторонний меморандум, по условиям которого я принимаю обязательство не похищать их драгоценных коров, а они, со своей стороны, соглашаются меня не съедать.
Лезу на очередную гору. На особо крутом подъёме меня нагоняет – и обгоняет! – пара древних старушек. Узнав о цели моего путешествия, интересуются: не собираюсь ли я, случаем, дойти до словенской границы? У них, мол, есть знакомые пенсионеры, которые именно так и поступили. Учитывая, что до Словении отсюда по самым скромным прикидкам километров семьсот, в ответ могу лишь икнуть.
Лежу в траве на вершине, чувствую себя ничтожеством. И по сравнению с открывающимся отсюда пейзажем и вообще. Размышляю о том, что над итальянскими горами следовало бы повесить плакат «Молодым здесь не место». Подавляющее большинство немногочисленных туристов, которых здесь встречаю, – уже хорошо в возрасте. На пальцы голых ног – каждая на свой – рассаживаются ярко-синие бабочки. Надеюсь, их привлекает скульптурное совершенство моих ступней, а не желание отложить в них личинок или ещё какую пакость.
Хотя сейчас лишь середина дня, но усталость ощутимо накопилась, одежда настойчиво требует стирки, тело – душа, а у источника, из которого я намеревался пополнить запас воды, мирно лежит дохлая корова. Что как бы не способствует. Посему, узрев на придорожном указателе сообщение о том, что в полутора часах ходьбы есть приют, сворачиваю с маршрута и иду туда. Указатель – о чудо – не врёт.
Сегодня воскресенье, поэтому приют заполнен отправившимися в поход выходного дня итальянцами. Поход по-итальянски выглядит так: на парковку заезжает трейлер-кемпер, из его недр извлекается здоровенная палатка, которая устанавливается здесь же, прямо во дворе приюта. Перед палаткой расставляются столики, мангалы, матрасы и прочее жизненно важное походное оборудование. Походники рассаживаются в шезлонги, берут книжку и вслух читают друг другу рассказы о горах, прерываясь на то, чтобы сходить перекусить в приютовский ресторанчик. Затем вся экипировка загружается обратно в трейлер, который отбывает в направлении дома. На этом поход считается состоявшимся.
Здесь и провожу оставшуюся часть дня. К вечеру походники разъезжаются. Остаёмся вдвоём с хозяйкой. Спать в душной комнате на двухъярусной кровати не хочется, поэтому договариваюсь с ней, что могу воспользоваться ванной, помыться и постираться, а ночевать буду на улице. Она с интересом расспрашивает меня о России. Я тут числюсь в разряде экзотических народностей. Из «дальних» иностранцев – то есть тех, кто не французы, немцы или швейцарцы, – сюда, на её памяти, забредала лишь парочка американцев.