Итан Рокотански
Шрифт:
— На улице все еще холодно, — сказал бариста.
— Хорошо, что на мне куртка, — ответил боец. — Пусть легкая, но в такой самое то гулять в апреле или октябре.
Бариста улыбнулся и снова кивнул. Кронштадт покинул кофейню. Затем он сел на автобус, державший путь в его район. Ехать предстояло минут двадцать, потому боец сел в самом конце, у окна, надел наушники и прижался лбом к стеклу.
Играла песня Эминема, та, одна из самых известных. Москинберд. Слушая ее Кронштадт вспоминал свою нелегкую жизнь. Но, как ни странно, это приносило некоторое удовольствие. Дмитрий, привыкший вкалывать ради чего-либо важного
Москва, над которой сгустились сумерки, мелькала за окном. Кронштадт смотрел.
Голые деревья, готовящиеся в скором времени распуститься. Весенний ветерок, который залетает вовнутрь автобуса, когда двери открываются, прохладный и приятный одновременно. Дома из стекол, превращающиеся через несколько улиц едва ли не в трущобы. Блеклые звезды, виднеющиеся за клубами дыма и облаков. Огни встречных машин, летящих куда-то назад, откуда ехал Кронштадт, и проходящих вместе с этим вперед, а также — вскользь, мимо. Дмитрий прикрыл глаза. Прикрыл всего на секунду, а очнулся уже на конечной. С ним такое было от силы два раза за жизнь. Может, три.
— Мы приехали, — водила будил его за плечо. Здоровый и хмурый, с небольшой бородой, он хмуро смотрел на бойца. — Давай, двигай отсюда.
Кронштадт, обычно собранный и ко всему готовый, удивленно помотал головой.
— Давай-давай, — зло сказал водитель, — пиздуй, пока пизды не дали. Мне домой пора.
Боец молча покинул автобус, сунув руки в карманы. Музыка в наушниках почему-то встала, но он этого не заметил, продолжив идти по темно-синим районам куда-то в сторону дома. Времени было около десяти с чем-то.
Кронштадт прошагал так минут двадцать. Потом его внимание отвлекла следующая сцена.
Ребенок. Девочка. Кажется, лет одиннадцать. Стоит под фонарным столбом, бросающим теплый оранжевый свет на нее. Рядом двое. Парни. Сколько лет — не ясно. Может, двадцать три. Один примерно такого же роста, как он сам, другой чуть поменьше. Перейдя на ту стороны улицы, где фонари по какой-то причине не горели, они в принципе горели довольно периодически, боец встал под одним из деревьев, спрятавшись за стволом. И прислушался.
— Всем и так понятно, — сказал парень повыше, — что Кронштадт во втором бое развалит Рокотански. Я вообще без понятия, какого хрена этот выскочка резко поднялся так высоко. Это бойцовский клуб, в нем надо иметь уважение.
Второй фыркнул.
— И почему Кронштадт вызывает у тебя уважение? Он хороший боец, но больше про него ничего неизвестно. Да, хочет, вроде как, город восстановить. Но сколько их, таких восстановлял? Каждый второй хочет. Но знаешь что? Кто хотел бы — давно б сделал. Рокотански — другое дело.
— С чего это?
— Говорят, — я не знаю, так это или не так — он хочет спасти больную жену. Чем болеет тоже не знаю, но вот так. Его же вообще раньше не было, свалился как снег на голову. Если победит Кронштадта — заработает еще бабок. На лечение, очевидно. А если нет, то не знаю. Зачем ему еще драться?
Тот, что был выше, хотел что-то ответить, но промолчал. Затем достал из нагрудного кармана блок сигарет и сунул одну в рот. Второй, который был пониже, тут же ее вытащил из его рта и кивком головы указал на молчавшую девочку. Первый вздохнул.
— Ну
— Так или иначе, он не даст себе проиграть. В любом случае все будут смотреть на бой, а не за его кулисы. Просто надеюсь, что если Рокотански действительно спасает жену, он справится.
— Да. И я тоже.
— И я, — сказала молчавшая до того девочка.
Тот, что был повыше, хлюпнул носом.
— Пойдем. А то холодно чето.
И они ушли под периодически мигающими фонарями. Кронштадт, стоя под кронами дерева, некоторое время смотрел им вслед. Затем фонарь, стоявший рядом, неожиданно загорелся, бросив на него свой свет, и он двинулся дальше, вновь сунув руки в карманы. В голове было много мыслей.
***
— Знаешь, — сказал я, когда мы с Зоей под руку прошли под одной из арок, ведущих в дворы где-то в центре Москвы, — тут где-то есть пироговая кофейня, или вроде того.
— Опять хочешь объестся вкусностей? — улыбнулась жена. Шум машин, движущихся куда-то под темным вечерним небом, слегка стих, когда мы свернули во дворы. Деревья понемногу начинали распускаться.
— Да, — просто сказал я. — Не уверен, что выпечка там будет горячей, это надо утром идти, как нормальные люди, но всегда можно что-то подогреть. Я думаю.
Зоя кивнула. Я поцеловал ее в висок.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо.
Я внимательно посмотрел на нее.
— Правда хорошо.
Теперь кивнул я. А через минуту сказал:
— Вот мы и пришли.
Посреди моря повседневной печали, груза ноши, которую мы с Зоей и остальными несли на своих плечах, пироговая кофейня оказалась маленьким островком счастья, которое было будто неподвластно злу: у меня даже сложилось чувство, что имей все же зло какое-нибудь воздействие на это счастье, оно все равно никак не смогло бы к нему прикоснуться. И дело было не в выпечке, какую продавали в кофейне, а продавали тут выпечку самую разную. Нет, в ней, конечно, дело было, но далеко не главное. Было оно и не в людях, работающих здесь. В кофейне было тепло. Вид, открывавшийся из нее, был прост, но в то же время... Близок. Да, пожалуй, это самое подходящее слово. Бывает так, что ты не ощущаешь счастья, но чувствуешь, что это то, что тебе сейчас нужно. Бывает так, что ты не чувствуешь себя несчастным, но и счастливым назвать не можешь. Случается так, что то, что ты наблюдаешь, наблюдается именно потому, что оно должно сейчас наблюдаться. Возможно, это был какой-то невиданный и нигде неписанный закон вселенной, мне невидимый и неподвластный: но это было так, и так и было. Вот и все.
Мы купили несколько булочек с творогом и вишней, которые нам слегка подогрели, ровно также как и пирожки с яйцом и луком, которые мы съели до этого. Сидели мы у окна. На город опустилась ночь, народу в кофейне поубавилось, а прямо напротив окна стоял фонарь, бросающий белый свет на зеленеющий кустик, вокруг которого все было заасфальтированно. Мы некоторое время смотрели, как весенний ветер, тепла которого мы не чувствовали в заведении, касается зеленых лепестков. Сначала мимо проезжало много машин, а затем они стали ездить все реже и реже, пока не исчезли вовсе.