Итан Рокотански
Шрифт:
Ощущая горячую кровь, заливающую левый глаз, я швырнул руку вперед и попал точно в горло Мейгбуну. Нацист свалился наземь, на секунду выпучив глаза и схватившись за шею. И следующий миг стал решающим, потому что я со всей силы врезал ему по лицу, уложив окончательно. И набросился на него сверху.
Иокир Мейгбун не мог дышать, потому что его дыхательные пути были повреждены. А даже если бы не были, времени на дыхание у него не было. Я чувствовал, как мои руки врезаются в его лицо, снова превращая его в кровавое месиво. Чувствовал, как выходит вся ярость, выходит туда, куда ей и было нужно все это несчастное
А потом мир вернулся. Мир вернулся и распался на множество осколков — будто тех разов, что он распадался до этого момента, мне было мало. Будто мало горя я пережил.
Я не хотел смотреть на то, во что превратилось лицо переставшего дышать нациста. Не хотел смотреть на свои руки, оказавшиеся по локоть в крови, и совсем не голубой, как могло ожидаться. Чувствуя, как солнце палит в затылок, я обернулся, пытаясь найти глазами своих. И я нашел их.
Петрович, что-то крича, размахивал огромными кулачищами, выбивая из набросившихся на него малайцев все, что только мог. Кровь будто вспышками вылетала из их голов — великан был в такой ярости, в какой, наверное, не был еще никогда.
Ветрогон, к моей легкой и мертвой неожиданности, выкинул ногу высоко вверх и ударил в подбородок одного из малайцев. Тот сразу же рухнул на пол и капитан бросился на помощь к Петровичу, потому что тот был максимально близко к нему и дрался один на троих.
Рокки с разбитой головой бился с одним из противников у одной из дальних стен. Я было попытался подняться, чтобы бросится к нему, пока не увидел Хорнета.
Напарник также желал помочь Рокки, но тут его сбил с ног один из бугаев — и сбил не просто толкнув, а одним лишь ударом, но таким, что худющий Хорнет, до того казавшимся мне самым крепким из нас после Петровича, отлетел на два метра вперед, грохнувшись наземь. Я попытался встать, но не вышло. Ноги подкосились, не выдержав нагрузки. Слыша все как в отдалении, я чувствовал, как кровь стучит в моих висках, все быстрей и быстрей, угрожая взорвать голову. Но это не имело значения.
Бугай схватил Хорнета и перевернул на спину. Попытавшийся выскочить напарник тут же получил огромной ногой в живот и скорчился, выплюнув изо рта кровь. А затем нога пришлась ему по лицу. Быстро и безжалостно, а затем снова и снова. Я закричал. Закричал, будто это должно было помочь. Но не могло. Мейгбун умер, а я снова смотрел, как умирает близкий мне человек. Как умирает мой лучший друг, и ничего не мог с этим поделать.
А потом появился Петрович. Так быстро, но вместе с этим будто через целую вечность. На ходу столкнув здоровяка, он начал избивать его. Я снова попытался встать, но упал с арены. И пополз к Хорнету.
Напарник почти не дышал. Звуки вернулись, заполнив голову разными шумами. Разбитые голова и лицо. Друг смотрел в место, где раньше было окно, в синее небо, и на губах его стояла кровь.
— Хорнет...
Он посмотрел на меня светлыми глазами. Попытался что-то сказать, но вместо этого у него в груди забулькало.
— Не надо... — начал я, но он перебил:
— Ничего, — он улыбнулся, и на мгновение чувство ужаса полностью заполнило меня, каждую клетку, каждый сантиметр тела. — Ничего, приятель, — сказал он, — тернии
И перестал дышать.
А потом не стало и мира, если таковой действительно когда-то был. Я смотрел в его глаза, ставшие будто стеклянными, устремлённые к солнечным лучам, и не было совсем ничего.
А затем было что-то.
Я плохо помню, что именно. Помню окровавленных Ветрогона, Петровича и Рокки, стоявших рядом. Помню груду мертвецов, залитый кровью бетонный пол. Алые ручейки стекали куда-то, а куда именно я не знал, да и мне было плевать. Рядом стоял Перто. Он что-то громко говорил, а заключенные и стражники хлопали.
А затем меня стали тянуть за плечи. Но я не уходил. Только тогда, когда мы взяли с собой Хорнета, которого понес на руках Петрович, мы покинули здание. Солнце резануло по глазам. Прохладный ветер продул нас насквозь, и трава шелестела, касаясь собою наших ног. Потом были ворота тюрьмы, и они открылись. А потом мы шли дальше по какой-то просёлочной дороге. Я не помню, сколько. Я не помню, как. Это, наверное, было неважно. Потому что больше ничего на свете не имело значения.
Остановились мы в джунглях, около одной из пещер — она была неглубокой и в случае чего мы могли спрятаться от дождя. Но дождь, кажется, идти не собирался. Мы переждали там ночь, питаясь фруктами, росшими вокруг. Пили воду из ручья, бегущего вдоль пещеры куда-то на северо-восток. На утро мы пошли дальше. А затем оказались в небольшой роще и сделали привал.
Я сидел, чувствуя болящей щекой кору какого-то неизвестного мне дерева. Роща сияла в лучах солнца, поднявшегося над Малайзией. Река здесь становилась шире, делясь на два русла — одно шло будто бы в сторону тюрьмы, но на самом деле впадала в один из потоков, уходящих в океан. Другое шло дальше, будто бы туда, куда нам надо было идти. Я зажмурился, чувствуя, как палит солнце. А затем сказал:
— Мы похороним его здесь, — голос был слабым, — это хорошее место.
— Я думал отправить его вниз по реке, — сказал Рокки, — к тому обрыву.
Я помолчал, слушая, как поют тропические птицы. Петрович, сидя рядом, не сказал ни слова.
— Да, — ответил я, — думаю, он этого хотел бы.
Так мы и поступили. На следующее утро, чуть набравшись сил, мы соорудили максимально простой плот и привязали к нему тело Хорнета своими ремнями. А затем подожгли, добыв огонь самым древним способом, который знало человечество — силой трения. Плот начал медленно загораться, и мы оттолкнули его от берега. Перед этим каждый попрощался с разведчиком. Я поцеловал его в лоб.
Мы смотрели, как он уходит, заходясь дымом и пламенем в диких и тропических джунглях. Река была такой широкой, что без проблем могла его поглотить — но не стала. В конце концов плот превратился в настоящий костер, а затем резко пропал, видимо, упав куда-то вниз с какого-то обрыва. Я дернулся. А затем сказал:
— Покойся с миром, брат. Мы сделали, что должны.
После этого солнце поднялось в зенит, начав нас нещадно палить, а мы отправились дальше, вдоль другого русла, прячась от него в тени густых и больших деревьев. Через несколько дней, грязные и голодные, выглядящие хуже мертвецов, а в сердцах именно ими и являясь, мы вышли к одному из селений. Как оказалось, это был город. И в городе был свой порт.