Итоги № 14 (2013)
Шрифт:
— Встречались и невменяемые?
— Сплошь да рядом. Понимаете, Америка — это как зазеркалье, там многое наоборот. Однажды я вовремя не посмотрел анализы больного и не предпринял, что должен был предпринять. Старшим надо мной был индус, который, ничего не говоря, побежал к заведующему, а тот, хоть и бывший ленинградец, буквально смешал меня с грязью. И вот я отлавливаю этого индусика, с которым у меня были весьма неплохие отношения, поднимаю за шкирку и говорю: «Что же ты мне ничего не сказал, а сразу же побежал докладывать?» А он, болтая в воздухе ножками:
Безопасной работу в американском госпитале тоже не назовешь. Привозили и наркоманов, и раненых полицейских. Помню такой случай. Шум в дверях, потом хлопает выстрел, вбегает мужик, держась за живот, говорит: «Эта сволочь меня застрелила!» — и падает к моим ногам. Несколько месяцев спустя стоим с одним ординатором в коридоре и вдруг слышим топот. Через мгновение между нами проносится человек, а за ним, паля из пистолета, другой. Первая мысль, которая приходит под свист пуль: у вас разборки, а я здесь при чем?..
— Нагрузки в Америке такие же, как у наших врачей?
— В семь начинается обход, и не дай тебе бог быть не в курсе поступления больных — такая ситуация в принципе невозможна. Как-то уже на подъезде к госпиталю в мою машину врезался огромный кадиллак с черным человеком за рулем. Подушкой безопасности меня сначала отбросило на заднее сиденье, а потом через окно выбросило на асфальт, который я геройски встретил головой. Прихожу в сознание уже на носилках и понимаю, что оказался в родном госпитале в окружении дежурных врачей. До начала работы еще десять минут, и первое, что я говорю: «Пожалуйста, доложите, что я уже здесь...» Это я к тому рассказываю, чтобы было понятнее — страх опоздания на работу у американцев в подкорке. Ну а уезжали из госпиталя мы уже после девяти вечера. Многие и позже, чтобы пересидеть пробки.
Кстати, с помещениями там очень туго, кабинеты обычно без окон. Окна только в палатах, поэтому в коридоре постоянно горит свет, и где-то в торце такие же часы, как в подводной лодке, — на двадцать четыре деления, чтобы было понятно, какое время суток. Белого света не видишь. В широком смысле этого слова, потому что врачи в Америке годами вообще не ходят в отпуск, даже двух дней в году не могут себе позволить — чтобы не потерять клиентов и не упустить заработок. И я так жил. Но однажды ранним утром несусь с пробиркой в руке, и вдруг до меня доходит, что я тридцать шесть часов на ногах, а все еще куда-то бегу... Остановился на полном скаку и подумал: господи, зачем мне все это? Тут же и решил, что пора возвращаться.
— После таких усилий все в один момент бросить?
— Вот и коллеги отговаривали. Мол, ты сошел с ума, понимаешь ли, куда едешь, что теряешь... А что теряю? В госпитале с темна до темна, два часа на дорогу туда и обратно, вот и вся жизнь. Считайте, говорю коллегам, что вы уже умерли, и не важно, когда ваша смерть произойдет физически, потому что ничего вы больше не увидите и ничего больше в вашей жизни уже не случится. А я еще подергаюсь! И теперь у меня другие планы: сделать так, чтобы наша медицина была
— «Все равно буду министром здравоохранения, куда они денутся!» Это же ваши слова?
— Это я сказал, когда только вернулся из Америки. Теперь понимаю: даже самый умный министр ничего не сделает, потому что надо предпринимать такие шаги, которые не в компетенции Минздрава. Кроме того, если система, хоть и через задний проход, худо-бедно работает, не стоит торопиться ее ломать. Потянешь за кирпичик — рухнет все, как у Михаила Горбачева. Вот, скажем, 71-я городская больница. Если бы я сегодня уволил всех профнепригодных врачей, завтра некому было бы дежурить.
— А собирались?
— Большинство врачей со мной согласны — реформу здравоохранения надо начинать с обучения врачей и пересмотреть под эту задачу приоритеты в финансировании. Как определить, какой врач действительно врач? Например, по тестам к сертификационному экзамену на врача, который в Америке сдают после института. Вопросы, кстати, очень простые. И кто сдаст, должен получать не тридцать тысяч, а все триста.
— Опять деньги решают все?
— Далеко не все. Сейчас у нас на медицину пошли большие деньги. Мы увеличили финансирование здравоохранения почти на двести процентов. Кстати, Словакия, Эстония, Польша тоже удвоили медицинские расходы, но у них смертность упала, а у нас выросла. И это притом что врачей на душу населения у нас в два раза больше, чем в Германии, а больничных коек — втрое больше, чем в Америке.
— Значит, все равно не хватает, если у нас в стационарах забиты не только палаты, но и коридоры.
— По нашим стандартам пневмония лечится в стационаре двадцать один день. Во всем мире, если нет особенных показаний, — амбулаторно. Но поскольку у нас страховые компании платят не за результат, а за пребывание на больничной койке, многих пациентов, которым в стационаре делать нечего, приходится выдерживать на койке хотя бы половину нормативного срока, иначе вообще не заплатят. Потом делается лукавая запись, будто был применен некий инновационный метод лечения. На самом деле — антибиотик полувековой давности. Вот какой фигней занимаемся мы в общенациональном масштабе!
— Так за чем дело стало, почему бы не отказаться от коечной системы?
— Люди в Минздраве сейчас умные, но ничего не меняется. Открою тайну почему. Во-первых, без койко-дней фонд обязательного медицинского страхования — ОМС — быстро разорится. Приходит пациент, ему дают таблетку, пишут, будто вылечили, а фонд ОМС должен заплатить лечебному учреждению по прейскуранту. Представляете, какая фантастическая возможность для откачки денег из бюджета! Во-вторых, все опять упирается в квалификацию врачей. Тех, кто действительно умеет лечить, не так уж много, стандартов никаких, и как только оплату за лечение привяжут к конечному результату, они уж налечат... Поэтому определенная логика в койко-днях присутствует: в стационаре человек все-таки будет под наблюдением. Так что койко-день — нечто вроде защиты от дураков и проходимцев.