Итоги № 48 (2011)
Шрифт:
— Артемий Кивович, наверное, вопрос «Как дела?» для вас за последний год обрел щекотливый смысл…
— Йозеф К. из романа «Процесс» отдыхает. Участвовать сразу в шести судебных делах довольно утомительно. Это свежее ноу-хау нашего нынешнего правосудия, когда по поводу одной фразы «дрессированный пудель при Суркове» разворачиваются сразу два дела. Одно — гражданское, по защите чести и достоинства, а второе — уголовное, об оскорблении. И оба — от музыканта Вадима Самойлова. В другом случае на меня подал в суд бывший гаишник, которому я вручал антипремию на концерте «ДДТ» на День милиции в 2010 году. По его мнению, я нелицеприятно о нем отозвался. Завели сразу три дела — два гражданских и одно уголовное. Хотя в адрес наших правоохранительных органов часто звучат слова куда хуже тех, что говорил я.
Еще один иск об
Сейчас мои дела обстоят так: я выиграл два дела у гаишника, уголовное и гражданское у Самойлова. Причем во всех случаях мне помогла экспертиза, которая была проведена по настоянию моих обвинителей. Что же касается фонда «Федерация», то меня обязали уплатить 50 копеек. Думаю, что как-нибудь их наскребу и дело это дальше продолжать не буду.
— Вряд ли, когда писали свою первую в жизни рецензию, могли представить, что за слова придется отвечать в суде. Кстати, правда ли, что проба пера у вас состоялась в 12-летнем возрасте?
— Действительно так. И было это в сказочном городе Праге, где я жил с 8 до 13 лет. Мои родители работали в редакции журнала «Проблемы мира и социализма», главном международном журнале по вопросам коммунистического и рабочего движения. Финансировался он преимущественно из Москвы, но из соображений политкорректности, как я понимаю, штаб-квартиру разместили в Праге. Главным действующим лицом там был мой отец, известный историк, политолог, один из главных в Союзе специалистов по Латинской Америке. А мама работала в редакции библиотекарем. Учился я в школе при советском посольстве, но все равно вращался в международной среде, что называется, international community. Мои друзья-подруги были из Латинской Америки, Италии, Франции и местные чешские ребята. Информации у меня было гораздо больше, чем у любого советского школьника моих лет. Свою роль сыграла и моя дотошность. В отличие от большинства ребят мне было недостаточно просто слушать музыку и весело проводить время. Еще хотелось знать, что за этой музыкой стоит. Практически самостоятельно я выучил английский язык, чтобы переводить песни и статьи о музыке, попадавшиеся мне в иностранных журналах. Естественно, интересно было делиться этой информацией со своими друзьями. И когда в сентябре 1967 года мы начали выпускать школьное издание под названием «Нью Даймонд», на первой странице появилась моя заметочка про «Сержанта Пеппера» (альбом The Beatles Sgt. Pepper"s Lonely Hearts Club Band. — «Итоги»). Да, столько не живут и, наверное, не пишут.
— Заметочка-то была хвалебная или ругательная?
— Скорее кисло-сладкая, как и все мое последующее творчество. То есть, с одной стороны, я очень похвалил феерическую обложку, а с другой — чуть-чуть ругнул музыку, потому что предыдущий альбом Revolver мне понравился больше. Вообще мне не нравится все одинаковое, предпочитаю контрастный душ.
— Та заметка предопределила вашу карьеру?
— О своей будущей жизни тогда я не задумывался. Да и вообще никогда не строил планов, не имел целей, жил всегда максимально беспечно, рассчитывая только на случай.
— Как родители относились к вашему увлечению музыкой? Все-таки в советское время всякие там рок-н-роллы воспринимались настороженно.
— Родители мои были не вполне советскими гражданами, но увлечения моего не понимали. Рок-н-ролл они категорически невзлюбили и отзывались о нем примерно как советские школьные учителя. Свои пристрастия я им не навязывал, поэтому мы просто перешли с папой и мамой в параллельные измерения. Мама любила классику, папа — песни Галича, Окуджавы. Единственное, в чем мы сходились, — так это в любви к Эдит Пиаф, Жаку Брелю и прочему французскому шансону.
— Если не ошибаюсь, вы должны были застать Пражскую весну и последовавшие за ней трагические события?
— Я застал самое начало Пражской весны, ее преимущественно зимнюю часть, когда генсеком коммунистической партии Чехословакии оказался Александр Дубчек. И родители, и все мои друзья восприняли это с восторгом. Пошли разговоры о социализме с человеческим лицом, о демократии,
Вообще период жизни после возвращения из Праги у меня был довольно тяжелый. Прага — город исключительно красивый, комфортный, да и жизнь там была повеселее, чем тут. Спасало меня то, что в Москву вернулись многие мои друзья по пражской школе, у нас возникла микрообщина. С одним из них — Сашей Костенко, который был старше меня на два года, — мы в 1972 году создали дискотеку в главном здании МГУ. Это было кафе физфака, хотя к физикам я не имел никакого отношения. Зато там были энтузиасты — любители рок-музыки, с которыми я познакомился при обмене пластинками на черном рынке. Как подпольному музыкальному авторитету они предложили мне вести эту дискотеку. Было мне 17 лет…
— Как находили друг друга покупатели и продавцы черного рынка пластинок?
— Это не был черный рынок в буквальном смысле этого слова, и это не была толкучка, как на «Горбушке». Торговля шла по квартирам и общежитиям. Самые ушлые меломаны составляли определенную среду, которая занималась покупкой пластинок, обменом, заказами. Они были как б/у, так и абсолютно новые. Бэушные могли происходить из совершенно разных источников, а новые западные альбомы привозили спортсмены, артисты, дипломаты, моряки, а также студенты из стран третьего мира, которые учились в наших институтах. Из своих Гвинея-Бисау, Перу и прочих они ехали через Берлин, Париж, Лондон и там затаривались. Привозить пластинки им было выгодно, поскольку стоили они у нас бешеных денег. Если на Западе средняя цена пластинок была в районе 3—4 долларов, то у нас за них давали 50—70 рублей. Привозить пластинки было даже выгоднее, чем джинсы. Контакты на черном рынке устанавливались довольно быстро и были прочными — мы в этом остро нуждались.
— Что представляла собой первая советская дискотека?
— Наша дискотека была почти наверняка первой в Москве — по крайней мере альтернативных версий не имеется. Скорее всего, она была первой и в России, а может, и во всем СССР. Хотя не исключаю, что нечто подобное существовало, например, в прибалтийских республиках. Никто вообще не знал, что это такое. Я часто рассказываю в качестве анекдота, что даже самого слова «дискотека» тогда не существовало в словаре. И во время первых дискотек к пульту и стопке пластинок подходили эмгэушные студенты и говорили: «А вот предыдущая пластинка нам очень понравилась, мы хотели бы ее взять…» Когда я отвечал, что взять ее невозможно, потому что она моя и стоит на черном рынке больших денег, они сильно удивлялись. Говорили: у вас же дискотека, а это как библиотека, но только с дисками, так что можно взять послушать, а потом вернуть…
Дискотеки наши состояли из двух частей. Первая часть — информационная, вторая — танцевальная. По принципу — сначала лекция, а потом танцы. Информационная часть продолжалась примерно час, я рассказывал о каких-то своих любимых группах, о биографиях музыкантов, ставил треки с альбомов, показывал слайды. Обычно речь шла о группах и исполнителях так называемого прогрессивного рока, которыми я в то время особенно увлекался. Pink Floyd, Jethro Tull, Фрэнк Заппа, Emerson Lake and Palmer, King Crimson. Вторая часть продолжалась два часа и была чисто танцевальная. Мы крутили хард-рок или глэм-рок. Дэвид Боуи, Слэйд, ранний Элтон Джон. Немного фанк-музыки, регги. Под Джеймса Брауна хорошо шли танцы. Плюс популярные хиты вроде «Шизгары».