Итоги № 9 (2013)

Итоги Итоги Журнал

Впрочем, это всего лишь одна из версий...

На сопках Маньчжурии / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

На сопках Маньчжурии

/ Искусство и культура / Художественный дневник / Книга

Вышла в свет книга Евгения Анташкевича «33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине»

Когда-то давным-давно, на излете смутных 90-х,

в России завелся книжный тренд — умная беллетристика. Считалось, что литература идей и литература развлечения до поры до времени существовали как вода и масло, то есть почти не смешиваясь. В связи с чем новый русский интеллигент испытывал моральные страдания и танталовы муки: читать запоем большую литературу ему было уже трудновато (хотя бы из-за недостатка времени), а легонькую словесность — все еще стыдно. Тогда явился Борис Акунин и принес с собой метод написания романов, одновременно занимательных и познавательных. Серьезных конкурентов на этом пути ему не встретилось, и он быстро обрел эксклюзивный статус человека-жанра. А акунинская проза сама по себе стала неким литературным критерием…

«33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине» Анташкевича — явление из разряда умной беллетристики, но его трудно квалифицировать по акунинской шкале. Оно явно выросло из предыдущей книги Анташкевича «Харбин», которая лишь притворялась романом, а на деле была, по словам автора, чем-то вроде «резинового мешка», в который он «напихивал все факты: харбинские газеты, японцев, войну, эмиграцию, и чувствовал, как книга буквально трещит по швам». Словом, по издательским понятиям, неформат.

Зато «33 рассказа» — вещь вполне форматная. Здесь Анташкевич на том же русско-китайском материале пишет о жизни русской эмиграции. Но не в виде исторического очерка, а так, чтобы можно было наслаждаться головокружительными приключениями и катанием с сюжетных горок. Темы соответствующие: игра разведок, резня времен Гражданской войны, курение опиума в китайских трущобах. Ну и, конечно, репрессии советских органов, в 1945-м депортировавших русских жителей Маньчжурии в Магадан. В общем, то, что издатель прописал.

Заслуга Анташкевича в том, что он взялся за эмигрантскую тему с той стороны, которая до сих пор почти не разработана в литературе. Речь идет о восточной диаспоре и Харбине — русском городе в Китае. По сути, он стал отдельным государством, осколком бывшей Российской империи, так что если кому-то хочется создать еще один «Остров Крым», он вполне может удовлетвориться Харбином. Тут можно попросту списывать с ушедшей натуры. Собственно, Анташкевич так и поступает.

Знание деталей и обстоятельств времени и места придает роману достоверность и усиливает сюжетные спецэффекты. Колорит местной застройки, люпины, Pidgin Russian в китайской версии, те же самые курильни — чего здесь только нет. Причем действие у Анташкевича вырастает из исторического фона, тогда как в акунинских книгах всегда господствовал принцип наложения интриги на исторические декорации (те же вода и масло, но внутри романа). Правда, автор «33 рассказов» расплачивается за свою манеру некоторой повествовательной чересполосицей. Зато перед нами современная историческая, а не антикварная беллетристика.

Некоторые критики объясняют добротность романа тем, что его автор — дитя многих талантов. До своего выхода на книжный рынок он якобы успел побывать краеведом и шпионом. Интересное и, судя по результату, продуктивное сочетание. Во всяком случае, есть все основания полагать, что стартовый тираж его нового романа — 4000 экземпляров — будет раскуплен. Неплохо по нынешним временам.

Эмблема любви / Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

Эмблема любви

/ Искусство и культура / Художественный дневник / Театр

«Пять вечеров» Александра Володина в «Ленкоме»

Александра Моисеевича Володина и при жизни очень высоко ценили с первых же пьес, и не только ценили, но и любили. Потому как он являл собой тот редкий случай, когда человеческая суть автора абсолютно совпадала с этикой его любимых героев. Впрочем, отрицательных персонажей в его произведениях, собственно, и не было. Притом что Володин вовсе не был антисоветчиком, власть к нему не благоволила. Болезненно чувствовала те самые стилистические разногласия с ней, о которых говорил Пастернак. Что было для нее, власти, куда опаснее, чем любые фиги в кармане. Сейчас стало очевидным, что он, быть может, единственный драматург, легко перекочевавший в ХХI век и без всяких натяжек именуемый классиком. Ему не дань отдают по знаменательным датам, в нем испытывают потребность. На сценах идут многие его пьесы, в Питере проводится ежегодный фестиваль «Пять вечеров», и устроителям всегда есть что показать. За премьерой в «Ленкоме» последует спектакль Генриетты Яновской «С любимыми не расставайтесь!» в МТЮЗе, где совсем еще недавно шла «Та самая Дульсинея».

«Пять вечеров» — пьеса, пожалуй, самая популярная в наследии драматурга, и обращаются к ней чаще других. Для зрителей старшего поколения непревзойденным был и остается спектакль БДТ 1959 года с Зинаидой Шарко и Ефимом Копеляном. Он стал символом оттепели, «тихим гимном печали и надежды». По-володински застенчивым. На сцене впервые появился человек «оттуда», об этом прямо не говорилось, только в ремарке, но товстоноговские артисты играли так, что все в зале захлебывались свежим воздухом. Позже культовым стал фильм Никиты Михалкова с Людмилой Гурченко и Станиславом Любшиным, исключивший сию подробность из биографии Ильина. Получилась захватывающая голливудская мелодрама, очень любимая публикой, не подозревающей, где шлялся 17 лет мужик, ушедший на фронт, которого Тамара все годы ждала.

Режиссер Андрей Прикотенко, поставивший «Пять вечеров» в «Ленкоме», намек автора, сделанный полушепотом, вместе с художниками Ольгой Шаишмелашвили и Петром Окуневым превращает в центральную метафору — визуализирует. В дверном проеме обшарпанной кирпичной стены молча стоят три зэка в ватниках с номерами, воет ветер, метет снег. Тема продолжится, когда мы попадем в коммуналку, где живет с племянником героиня. Их железные койки, словно нары, высятся одна над другой. Мол, вся Россия — ГУЛАГ и живут все в бараках. Теперь-то чего шептать, можно и громко сказать. Правда, такую декорацию трудно «обживать», играя в добросовестно бытовой манере, и актеры нелепо таскают то стол, то раскладушку. В последней картине мебель уносят рабочие сцены, одетые теми самыми зэками. Почему они не делали этого весь спектакль? Назойливо, конечно, но хотя бы логично. Логика вообще не самое сильное место режиссера. Ну, допустим, заводская работница знает стихи Ахматовой, но племянник Славка, утверждающий, что в его институте учится рыжий поэт Иосиф Бродский, который, как известно, даже школу не окончил, мог бы и помолчать. И совсем уж необъяснимо, почему в финале у раздевшегося до пояса героя на грузном теле обнаруживается татуировка — портрет Сталина. Ведь Ильин — политический, сел после фронта по доносу. Правда, в этот момент задним числом вдруг понимаешь, что в герое Андрея Соколова отчего-то сквозили грубоватые черты урки, но спектакль уже закончился, и ты остаешься со своим недоумением.

Зато логика Тамары — Олеси Железняк выстроена безупречно, и местами пронзительно трогательны ее усилия скрыть женскую суть. Роль из мелочей соткана, из читаемых внутренних монологов. И как и в Тимофееве Александра Сирина, в ней есть та глубинная деликатность, которую Володин, быть может, и ценил превыше всего. В этом очень неровном спектакле в иные минуты все же счастливо ощущаешь, какая же хорошая пьеса! Ну невозможно загубить совсем.

Потому что мы пилоты / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера