Итоги тысячелетнего развития, кн. I-II
Шрифт:
2. Миф и воображение
Развлекательность и поучительность мифа особенно сказывается в присущем ему вымысле(Soph. 242c; Theaet. 156c; R. P. VII 522a; Tim. 26e), и вымысел этот отнюдь не нейтрален. Наоборот, он может принести и пользу, и вред в зависимости от его направленности. Убеждать же с помощью воображения (dia mythologias), вообще говоря, удобнее и легче, чем с помощью поучения (dia didach"es, Politic. 304c).
Именно вымысел роднит поэтаи мифолога (R. P. 392a), миф и поэтическое произведение (R. P. II 379a), поэзия же и мифология (mythologia), связанные с трагедией и комедией,"целиком складываются
Платон ничуть не смущается этой"словесной лжи"мифа и резко отличает ее от"подлинной лжи". Ведь первая есть как бы"воспроизведение душевного состояния, последующее его воображение", а вторая – "укоренившееся в душе невежество, свойственное человеку, введенному в заблуждение". Поэтому действительная,"в чистом виде"ложь ненавистна и богам, и людям, а"словесная ложь"бывает даже полезной (R. P. II 382c).
Вспомним вместе с тем, что представление об относительности правды и лжи, об их утилитарном характере было широко распространено в Греции. Еще Геродот писал:"Где ложь неизбежна, там смело нужно лгать. Ведь лжем ли мы или говорим правду – добиваемся одной цели – (выгоды). Одни, правда, лгут, желая убедить ложью и затем извлечь для себя выгоду, так же как другие говорят правду, чтобы этим также приобрести корысть и заслужить больше доверия. Таким образом, мы стремимся (в обоих случаях) к одной цели, только разными путями. Если бы мы не искали выгоды, то, конечно, правдивый так же легко стал бы, лжецом, как и лжец – правдивым"(III 72, Страт.). У Софокла читаем:"Нехорошо лгать, но когда правда ведет к страшной гибели, то извинительно и нехорошее"(фр. 326 N. – Sn.). Аристотель утверждает:"Говоря безотносительно, ложь дурна и заслуживает порицания, истина же прекрасна и похвальна", но"настоящему лжецу самая ложь нравится", а другим людям она нужна ради выгоды (Ethic. Nic. IV 13, 1127a 28 – 1127b 17).
Поучение с помощью мифа особенно важно, так как, несмотря на вымысел и даже на"словесную ложь"(pseydos, R. P. II 377a; 382d), миф содержит всегда нечто истинное (al"ethes), нечто правдоподобное (Tim. 29d, 68d). Облик мифа (mythoy men sch"ema), не лишенного лжи, ничуть не мешает его внутренней правде (to d'alethes esti, Tim. 22c) и его идее (idean) правдоподобия (Tim. 59c) [301].
Миф по сути своей"некое священное слово, точно бы возвещенное оракулом"(cechr"esm"eidesth"e), а значит, он имеет силу доказательства (Legg. IV 712a; VI 771c, XII 944a), предписания (VI 773e, VII 812a), закона (pro to nomoy myth"ei XI 927d). Если и могут быть некоторые сомнения в истинности мифов (mytholog"ema) о Борее и похищенной им афинской царевне Орифии (Phaedr. 229c), то для"погрешающих"(hamartanoysi) против мифов необходимо обязательное наказание, как это было с поэтом Стесихором (Phaedr. 243a). Любители же упрекать богов и брать под сомнение их благость как раз крайне нуждаются в"зачаровывающих"(ep"eid"en) мифах, так как неверие в мифы (mythois) равносильно неверию в богов (Legg. X 887d).
Здесь, в первую очередь, необходимо обратить внимание на роль вымысла и воображения, без которых немыслимы ни мифотворчество, ни поэзия. Воображение и вымысел составляют основу поэзии и роднят ее с мифом, причем степень их интенсивности доходит у Платона даже до обмана и вполне сознательной лжи в практике поэта и мифотворца.
С другой же стороны, этот вымысел основан на истине, воспринимаемой как непреложный закон и священное слово, неверие в которое равносильно богохульству [302].
В своих подобного рода размышлениях о мифе Платон почти не имеет подлинных предшественников, кроме Гесиода, философствующего поэта, систематизатора и творца мифов.
3. Платон и Гесиод
Гесиод представляет"миф"как слово, направленное на нечто важное, значительное. С таким словом Кронос обращается к Гее (Theog. 169), а Сторукий
Гесиод терпеливо и настойчиво призывает в"Трудах и днях"слушаться"голоса правды"(Opp. 213). Не сама правда, а подобие правды в образе Пандоры (Opp. 70, Theog. 572), наделенной"лживой душой"(79), создает"прекрасное зло вместо блага"(Theog. 585) и"приманку искусную"для смертных (590). Но ведь Пандора сознательно послана богами в мир для соблазнов и испытаний смертных. Гесиод, как поборник правды (ср. также Hom. Hymn. I 176, о вере, основанной на правде), совсем не исключает воображения, вымысла и даже лжи из поэтического творчества. Наоборот, вдохновленный музами [303]певец познает то, что"в мыслях у Зевса"(Opp. 654 – 662), и внимает"мифу"муз (Theog. 24), которые владеют великим даром выдумки или той самой"лжи", что может быть ими выдана за"чистую правду"(вспомним Пандору, сотворенную богами как"подобие правды", и ее лживую душу). Однако при желании дочери Зевса могут и"правду рассказывать"(Theog. 27 сл.), распевая"прелестными"голосами о законах,"которые всем управляют"(66), и прославляя"добрые нравы богов"(67) [304]; эти же музы мастерицы говорить ложь и правду, то есть соединять в"божественных песнях"воображение и реальность,"радуют разум"Зевса,"излагая подробно, что было, что есть и что будет"(38). Они обучили Гесиода умению воспевать прошедшее и будущее (32), что почти не отличает беотийского поэта–крестьянина от ахейского жреца Калхаса, которому в"Илиаде"как раз приписывался дар именно такого прозрения в прошлое и будущее при толковании настоящего (Ил. I 70).
4. Платон и другие поэты
При исследовании, однако, греческой классической поэзии нас поражает одиночество Платона в вопросе о силе воображения"слова" – "мифа"и о благочестивом, истинном характере выдумки.
У лириков в"мифе" – "слове"подчеркивается его повествовательность вообще (Mimn. 12 A I; Saph. 29; Anacr. 25; Pind Pyth. IV 298), а затем уже речь, определенно направленная как решение (Phocyl. 3, 2), просьба (Bacch. XV 39, XXVI 14), разумное убеждение (Teogn. 437), поучение (Theogn. 756, 1235 сл.), слово, квалифицированное как хорошее (Theogn. 493), соответствующее справедливому делу (Tyrt. 3a 7), умильное (Semonid 7, 18; Bacch. XI 90), невразумительное (Theogn. 481), льстивое (Pind. Nem. VIII 33), вздорное (Sim. 49).
Трагики Эсхил и Софокл также не выходят за пределы этого наиболее традиционного понимания"мифа", который есть не что иное, как поэтическое словоупотребление, равноценное прозаическому слову,"логосу", и глаголу"говорить"(legein).
Даже в тех случаях, когда вполне признается вымышленный характер"слова" – "мифа", он воспринимается (например, Еврипидом) как выдумка отрицательная, нечто недостоверное, не внушающий доверия обман, ложь (Med. 72. Ion. 265; Hipp. 1288) или предание, сказка, которой верят дети и легковерные люди (Heracl. F. 77, Ion. 994, Iphig. Aul. 72, 799; Med. 654; ср. Аристофан – Lys. 781, 806; Plut. 177; Vesp. 1179). Характерно здесь противопоставление Аристофана мифа басням Эзопа (Vesp. 566), в то время как у Платона миф благодаря своей поучительности отождествляется с басней (например, Phaedr. 60c).
Знаменитый миф о том, как Зевс в гневе на Атрея заставил солнце изменить свой путь, воспринимается Еврипидом как"страшные сказки"(El. 743), которым нет веры (pistin smicran par emoig'echei 737) и которые создаются людьми в угоду божеству. Здесь позиция Еврипида резко отличается от трактовки данного мифа в"Политике"Платона (268b) со всей глубиной его поучительности и общечеловеческого значения.
Лишь дважды критически настроенный к мифу вообще Еврипид серьезно рассуждает о нем – в космогоническом рассказе мудрой Меланиппы (фр. 484) и в песне хора, восхищенного"тончайшими мифами"или, что почти то же, мыслями, мудростью (Med. 1082 в переводе Анненского:"люблю я тонкие сети наук").