Иуда Искариот
Шрифт:
Нина засуетилась. Вазы нигде не нашла. Помыла двухлитровую банку от остатков молока, уже покрытую плесенью, которое покупал еще хозяин квартиры, брат Владимир. Иван зашел, снял куртку. В руках у него был пакет с красивой девушкой.
- Проходи, Вань. Знакомься - мой младший сын Петя.
- Иван Егорович, – Захаров протянул засмущавшемуся парню широкую крестьянскую ладонь и пожал руку Петра, взглянув ему в глаза. «А глаза светло-карие, как у матери», - мелькнуло в голове. В их, Новиковых, род пошел и на мать похож, и, как у дядьки
Помолчали.
- Давай, Иван Егорович, я покормлю тебя, – первая нашлась Нина.
- Пожалуй, Нина, ты угадала, я и не обедал сегодня, – охотно согласился Иван Егорович, видимо тоже смутившись.
– Я не с пустыми руками в гости, – он улыбнулся. – Сейчас, как после войны, с едой проблемы, все на рынке, – было видно смущение Захарова.
– Я поставлю. Куда, на кухню?
Они вышли с Ниной на кухню. Иван достал из пакета две банки хороших консервов «лосось» - прочитала Нина, банку растворимого кофе, коробку шоколадных конфет и бутылку видимо дорогого иностранного вина «Мадера».
- О! Ванечка, твои подарки дорогие, мне неудобно даже, – снова засуетилась Нина.
- Что ты, Ниночка. Какие дорогие. Я, хотя и в отпуске, получил паек на стройке. У нас поставки с Москвы, по первой категории и по госценам, - Иван повернул банку консервов, внизу стоял синий штамп «Мосторг».
- Вот видишь, как слуги народа питаются. Народу это и не снилось даже. Я вот вино такое даже не слышала. Только ты, Вань, не обижайся, я без обиды говорю, – Нина улыбнулась, увидев, как насупился от ее слов Иван.
Она отварила пельмени. Налила Ивану суп. Иван открыл бутылку, разлил в поданные стаканчики.
- Ты за рулем, Вань? Как поедешь? – спросила Нина, видя, что Иван взял налитый стаканчик и хочет выпить.
- Это вино баловство, а запах… У меня антиполицай есть, все запахи убивает. Да и знают меня почти все в ГАИ, и номера мои с нулей начинаются, чтоб видели слугу народа, – сказал Иван уже весело, улыбнувшись, глядя в глаза Нины.
Выпили за встречу стоя.
- Ты ешь, Вань, ешь, закусывай, - Нина подложила еще пельменей.
- Ем, не волнуйся, присядь, аппетит у меня хороший. Я все возьму сам. Я не приучен женой к ухаживанию за столом за двадцать семь лет супружеской жизни, у нас в семье демократия. Захотел поесть, сам разогрел, даже сварил, если нечего греть, сам поел, сам посуду помыл, – Иван даже поднял вверх указательный палец, видимо, чтобы подчеркнуть демократические принципы в их семье.
Налили еще по стаканчику, стукнувшись, выпили. Иван доел суп, принялся за пельмени. Нина ела открытый «лосось».
- Представляешь, Вань, за полвека, ни разу не ела. Слышала «Лосось, лосось», а не ела, – она раскраснелась от выпитого вина, весело улыбалась. – Вань, ты дома сказал, не будут волноваться, уже десять?
- Ниночка, я говорил тебе - у нас в семье демократия. Если я задержался или вообще не пришел, значит так надо. Мы доверяем друг другу, конечно, я звоню,
- Почему деревенского? Мы с покойным мужем тоже верили друг другу и никогда не проверяли. Позвоню или передам с кем, тогда и телефона у нас дома не было, что задержусь на ферме, или он в поле, – Нина посмотрела в окно, в темноту.
- Вы любили друг друга?
– Иван посмотрел Нине в глаза.
- Как тебе сказать, Вань. Двое детей у нас, и не ругались никогда по-крупному. Ну, а любовь… Неразговорчивый он был, мой Коля. В душе любил, конечно, я видела это в заботе, во внимании. Когда я Петрушку рожала, мне кесарево делали, как он переживал. Ночевал под окном роддома. Потом уже сказал мне, что Бога просил не отнимать меня, пусть дитя возьмет, только не меня. Это и есть любовь, наверное, в ежедневном внимании, молчаливой заботе, а не то, что на языке. А я его? Уважала, конечно, а полюбить, наверное, так и не смогла. Одна, наверное, любовь дается человеку в его жизни. А кто два раза в год влюбляется, это похоть животная, а не любовь.
- Ты меня имеешь в виду? Ты не права, Нинуль. Не поняли мы друг друга. Тогда гордые, наверное, были молодые, – Иван положил свою тяжелую ладонь на руку Нины. – Никто из нас не сделал шаг навстречу. Все могло быть по-другому.
- Какая там гордость, Вань. Я чуть не на коленях просила тебя не уходить. Потом, уже в деревне поняла я после бессонных ночей и слез, что Сергей Сергеевич что-то сказал тебе тогда, когда ты к нему пошел за рекомендацией на должность секретаря комитета комсомола. Наверное, про деда сказал моего? Я угадала?
Иван даже вздрогнул от слов Нины. Она посмотрела чистыми светло-карими глазами в его глаза. Иван Егорович не выдержал взгляд, опустил голову.
- Иуда Искариот нужен всегда, – прошептал он и обхватил голову руками.
- Что? Какой Иуда? Ты о чем, Ванечка? – глаза Нины округлились – Я тебя не понимаю.
- Я сам себя, Нинуль, часто не понимаю. Давай сменим тему, пожалуйста, – он взял маленькую руку Нины в свои большие крестьянские ладони.
- А руки у тебя, Ванечка, крестьянские. Хотя всю жизнь ты авторучку в руках держал, но созданы они для труда, – Нина засмеялась.
Нежно провела рукой по лысеющей голове своего Ванечки. Боже мой, сколько лет прошло! Сколько раз рисовала она в своих мечтах их встречу. Сначала после разлуки, когда сама напросилась по распределению в самую глушь, на край области, каждую ночь представляла их встречу, и времени пройдет не так много, год – это, казалось, целая вечность. Потом уже боль притупилась, она стала реже представлять их встречу, потом семья, дети. Но все равно, эту встречу она ждала всю свою жизнь. И теперь, глядя на лысеющего, полнеющего Ивана Егоровича, она не замечала его залысин и полноты. Она видела своего Ванечку, идущего с ней, взявшись за руки, по ночному городу.