Иуда
Шрифт:
И он стал поспешно удаляться. Вопрос юноши вновь пробудил страшное сомнение в его душе.
Савл задумчиво смотрел ему вслед. Потом он сделал внезапный жест, как бы стараясь от чего-то освободиться, и направился в противоположную сторону.
Когда Иисус на следующее утро подходил к Иерусалиму, молва об Его прибытии уже успела разнестись, и отовсюду стал стекаться народ к нему навстречу, приветствуя его радостными кликами. Его посадили на молодого осла и пошли в город, сопровождая Его; некоторые предшествовали Ему, размахивая пальмовыми ветвями, которые держали в руках; остальная же толпа следовала за ним,
— Осанна сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне!
За стенами Иерусалима бродил Иуда после бессонной ночи. Он услыхал вдали ликующие клики, остановился и посмотрел в ту сторону, откуда они доносились; вскоре он увидал шествие, которое приближалось, освещенное солнцем, утопающее в зелени и цветах, и над всем этим морем голов увидал он образ Иисуса. Тогда он сделал движение, как бы порываясь бежать, но преодолел себя и все время оставался на месте, пока торжественное шествие двигалось мимо него; взор его не отрывался от Иисуса.
И когда он увидал пред собой этот кроткий лик, сиявший странным сочетанием радости и скорби, тогда он перестал сомневаться и понял, что вчерашняя мысль была просто трусливой уверткой и что он верит по-по-прежнемучто Иисус есть Мессия, Божий Сын.
Когда шествие исчезло из виду и приветственные возгласы замерли, ему показалось, что, наконец, ему стало ясно то, что происходит в его душе.
Он вспомнил вечер в пустыне перед тем, как он впервые встретился с Иисусом, вспомнил, как его словно окружала какая-то странная, невидимая сила, как она старалась втянуть его в свой круг. Эта сила, имя которой ему было неизвестно, которой он не понимал, которой не знал, но близость которой пробудила в нем полный предчувствиями страх, эта самая сила выступила затем перед ним в образе Иисуса и упорной борьбой старалась его завоевать, чтобы сделать его своим; она истерзала его сердце, приковала к земле узами, которые не могли порваться; из-за нее томился он тоской, не спал ночей и страдал, она была его безнадежной пыткой. Но теперь это кончилось, теперь он хочет сделаться свободным, и снова сделается теперь свободным, потому что он умертвит теперь ее, эту силу, теперь он умертвит ее!
Он выпрямился и гордо посмотрел вокруг себя. Эта мысль росла в нем, и ему казалось, что вместе с ней растет и он сам. Кто посмеет теперь презирать его? Ненавидеть, проклинать его они могут, но только не презирать!
С этой минуты он сделался спокоен и решителен; поддерживаемый этой мыслью, которая ему представлялась хотя и страшной, но великой, а не заслуживающей презрения. Он больше не сомневался, не колебался больше, а ждал с фанатической верой, чтоб пробил час, роковой час.
V
Настал вечер пред праздником Пасхи, Иисус, вместе со своими двенадцатью учениками, сидел за трапезой в одном из домов Иерусалима. Весь день Он пробыл в Вифании, у Лазаря, но к вечеру назначил апостолам собраться в этом доме, принадлежавшем одному из новых последователей Его учения, и предупредил их, что никто не должен отсутствовать.
Все они были глубоко взволнованы. Давно уже они заметили, что над головой Учителя собирается гроза, последние же дни Он часто ронял среди речи смутные намеки, на то, что судьба Его скоро совершится. А потому эта общая вечеря являлась для них как бы прощанием, и подтверждение этому они читали в Его лице.
Вообще же в этот вечер Он был более, чем всегда, спокоен и кроток. Исчезло все то тревожное, порой стремительное, что за последнее время нередко
Он указал ему место по левую Свою сторону; Иуда сидел там бледный, потупив глаза, и складки глубоко уходили в его лоб.
По правую сторону Иисуса сидел Иоанн. Он точно созрел в этот вечер, сделался мужем, и на лице своем, со свойственной ему восприимчивостью, он носил отблеск выражения лица Иисусова.
Близко к Учителю сидел и Петр; вид у него был гневный, почти угрожающий, и только, когда на него взглядывал Иисус, он смягчался. Тут же сидел Иаков, пытавшийся улыбаться, чтоб скрыть слезы, готовые выступить у него на глазах, и Андрей, с расширенным, недвижно устремленным в пространство взором, словно он провидел будущее и свою собственную участь, и Фома, недоумевавший, говорит ли истину то чувство, которое ему подсказывает, что его сомнениям наступил теперь конец. И все остальные, с различными мыслями и различными выражениями лица, но объединенные одной и той же великой скорбью.
Трапеза была кончена, но Иисус не подавал еще знака, чтобы встать из-за стола. Он погрузился в размышления, и беседа прервалась. Но, наконец, Иоанн спросил:
— Господи, где проведешь Ты эту ночь?
Иисус посмотрел на него с печальной улыбкой.
— Где? — повторил Он. Еще несколько минут Он безмолвствовал и потом продолжал громко и внятно, так что все это слышали.
— Мы пойдем в Гефсиманию и там останемся на ночь.
Им показалось, что Он сказал это с каким-то особым, но непонятным умыслом.
Гефсиманией называлось селение на Елеонской горе, где они часто собирались.
Снова воцарилось молчание; на всех нашло какое-то тяжкое, гнетущее настроение, и они смотрели на Учителя, удивляясь странному выражению Его лица. Он всех их обвел пытливым взором, не взглянул только на Иуду, затем сказал почти шепотом, но так что ни от кого не ускользнули Его слова:
— Истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня.
Ропот пробежал среди них, и с тоскливым недоумением стали они переглядываться. Вдруг послышался трепещущий голос:
— Господи, не я ли?
Это был Фома; он привстал и смотрел на Иисуса с горестным упреком в своем умоляющем взоре. Глаза всех устремились на него, но на его вопрос Иисус ответил едва заметной улыбкой.
Петр тоже поднялся; руки его невольно сжались в кулаки, и пытливый, угрожающий взгляд переходил с одного ученика на другого. Под конец он остановился на Иуде, который все время сидел все так же неподвижно, с бледным лицом и потупленным взором. Глаза Симона Петра сверкнули, и он настойчиво удержал на нем свой взгляд. Иуда его почувствовал и поднял голову против воли; Петр презрительно усмехнулся и снова сел на свое место. Но, воспользовавшись общим смятением, он перегнулся к Иоанну и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул головой, обратился к Иисусу и тихо спросил: