Иуда
Шрифт:
«Вручишь сие Кочубею — вскоре узнаешь!»
«Кто не рискует, тот не выигрывает, — я напомнил ему фразу, сказанную мною же накануне. — Что ж, раз тебя так порвало, значит, идея не самая дурацкая».
Оставалось присыпать письмо меленьким песочком, который здесь использовали для удаления излишка чернил из написанного текста. Затем стряхнул его в коробочку и принялся сворачивать лист. Но печати не «возложил»: обещал же Василю, что вручу ему письмо открытым. Правда, и держать этот листок придётся постоянно при себе, чтоб не прочёл кто-то заинтересованный. Знаю одного типа, который в бумагах Ивана Степаныча время от времени роется. И если Мазепу
А теперь надо крепко подумать, на кого из полковников делать ставку. Иван Скоропадский? Если мне не изменяет память, Пётр остановил на нём свой выбор как на послушном орудии. Умён, но характером…не гетман, от слова «совсем». Павло Полуботок? Уже «теплее». Хотя очень себе на уме этот персонаж. Тоже любил поинтриговать в свою пользу, и однажды доинтриговался, что раздраконил Петра и был посажен в крепость, где и умер — от болезни, отказавшись от услуг лекаря. Данила Апостол? Не смешно. Сначала он с Кочубеем и Искрой вообще по одному делу проходил, но Иван Степаныч его «отмазал». Позднее Мазепа посылал Данилу к Петру с предложением повязать Карла и прислать в подарочной упаковке. Храбрый вояка, но слишком уж падок на милости вышестоящих, чтобы я мог ему довериться. Ведь он, посланный Мазепой с важной миссией, тут же оценил перемену обстоятельств и признал гетманом Скоропадского… Словом, среди старшины толком опереться не на кого. Даже те, кто на прямую измену не пошёл или от неё в последний момент открестился — не вызывают ни капли доверия.
Продадут, потом купят задёшево и продадут ещё раз. Ну и команду ты себе понабрал, Иван Степаныч. Аж скулы сводит.
Так значит, что же мне остаётся? Только одно: довериться Кочубею — по принципу «так пошлите лучших из худших», ведь Василь о планах Мазепы знал давно, однако в Москву с доносом уехал только после нанесенной гетманом личной обиды. А до того молчал в тряпочку. Либо его всё устраивало — что вряд ли — либо просто не хотел подставить кума. Но по крайней мере доказал, что из всей мазепинской гоп-компании только он имел какие-то принципы. От своих показаний не отрёкся даже после пыток.
Значит, так тому и быть: риск — благородное дело.
«Правильно делаешь, что не доверяешь…этим», — подал голос Мазепа.
«А что не так? Ты же им сам карьеру устраивал, — подковырнул его я, ещё раз перечитывая письмо, прежде чем упрятать бумагу поглубже в карман. — Подбирал штат по своим критериям, а теперь недоволен?»
«Подбирал. Но не доверял никому. И тебе не советую. Потому семь десятков лет прожил, пока иные шеи себе сворачивали».
Тут уже я не нашёлся, что ему сказать. Точнее, нашёлся, но не хотел такие слова даже мысленно употреблять.
Ладно. Слова словами, а дело делом. Завтра утром ко мне Василя снова приведут, на приватную беседу. Представляю его лицо, когда он увидит, что я написал…
Глава 5
1
Если Бонапарту нужны были деньги, деньги и ещё раз деньги, то мне — кроме денег, конечно — требовалась максимальная осторожность. Желательно, в тройном размере.
Самое смешное, что я здесь уже неделю торчу, и никто, ни одна душа, не заподозрил, что «гетман не настоящий». А всё почему? Да потому что реальный Мазепа и сам имел шесть лиц и двенадцать масок. Если даже у осторожного Орлика не возникло сколько-нибудь серьёзных подозрений на мой счёт, то, наверное, я не самый худший притворщик. Во всяком случае, не хуже самого Ивана Степановича.
Как вы думаете,
Вообще-то, «круль Стась» весьма точно понимает сложившуюся ситуацию и своё место в оной. Он — холоп Карла. А я — то бишь, Иван Степаныч — его личный холоп. И его такое положение абсолютно устраивает. Идеальная иллюстрация сентенции: «Свободный человек, попав в рабство, мечтает о свободе. Раб — о собственных рабах». Вот только угрожать разглашением вассальной клятвы не стоило. Я не Мазепа, я и обидеться на такое могу.
Скулящую личность гетмана я снова загнал в уголь сознания и принялся за дело. Приноровиться к почерку реципиента стоило немало труда: мелкая моторика мышц «помнила» движения Ивана Степановича, но моё «я» так и норовило проявить себя. Приходилось и себя самого держать под контролем… Тем не менее, попытки эдак с пятой у меня получилось письмо, которое одновременно было писано рукой гетмана, и в то же время разительно отличалось от прочих образцов его эпистолярии, которые я находил как в его памяти, так и в шкатулке с бумагами.
Хотите насладиться «высоким штилем» в моём понимании? Держитесь покрепче.
'Сим сообщаю Вашей Светлости, что положение имею отчаянное. Называть какие-либо имена рискну лишь при личной встрече, чаю, увидимся вскорости, как только Вашей Светлости станет угодно посетить Батурин.
Пусть не удивляет Вашу Светлость личность того, кто передаст сие послание. Едино лишь имя его скажет Вам то, что я опасаюсь доверить бумаге'.
И всё. По сравнению с велеречивыми и многословными посланиями Мазепы я, можно сказать, побил все рекорды лаконизма. Короче было бы только ответное послание спартанцев царю Македонии Филиппу: «Если». Да и слог, и лексикон резко отличались от прежних писем. Но эти несколько строчек, попади они не в те руки, могли бы стоить мне жизни.
«Сдурел? Меншикову довериться! Может, тебе жить и надоело, а мне ещё нет!»
«Тебя снова послать, или сам уймёшься?»
Я-то прекрасно помнил, как этот старый крендель подставил всех, кто ему доверился, под шпагу Алексашки, а потом сам же и запустил миф о «Батуринской резне», в который с трудом верил даже Карл. Изучая в своё время факты и свидетельства современников с разных сторон, не мог отделаться от ощущения омерзения. Знаете, есть такие люди… точнее, людишки, для которых нет большего удовольствия, чем без конца сталкивать меж собой людей вокруг себя. И чем больше у такого упыря власти, тем больше и кровавее будут эти столкновения. Мазепе действительно доставляло удовольствие видеть две вещи: как все вокруг него готовы сожрать друг друга, и как он сам пожирает других.
Фу, мерзость…
«Мы с тобой — две противоположности, — мысленно хмыкнул я, сворачивая письмо с подсохшими уже чернильными строчками. — Хотел бы я узнать, почему для „пересадки личности“ выбрали именно тебя, но скорее всего, не судьба… Ну что, старый пень, я снова зову к себе Кочубея. Послушаешь наш разговор, посокрушаешься… а заодно поймёшь, для чего я всё это замутил».
«Хитёр ты, Георгий, а иной раз словно младенец… — из глубин „двойного“ сознания донёсся усталый старческий вздох. — Василь и знать не знает, что говорю с ним не я — а ведь злобу затаил. Или я его не знал много лет? Затаил, точно. Письмо ему вручишь, а он прочтёт — и в Варшаву с оным. Думаешь, брешу?»