Иван Антонович Ефремов
Шрифт:
П. П. Сушкин после смерти В. П. Амалицкого был директором Северодвинской галереи ящеров, размещавшейся тогда в Геологическом музее. Он прекрасно знал северодвинскую фауну и в статье, так заинтересовавшей Ефремова, раскрыл научное значение палеонтологических раскопок В. П. Амалицкого и нарисовал образную картину жизни вымерших ящеров. «Могучая мысль ученого, — писал позднее Иван Антонович, — восстанавливала большую реку, переставшую течь 170 миллионов лет тому назад, оживляла целый мир странных животных, обитавших на ее берегах, раскрывала перед читателем необъятную перспективу времени и огромное количество нерешенных вопросов — интереснейших загадок науки… Это проникновение в глубину прошлых времен поразило меня…» [74, с.51].
Иван написал письмо Петру Петровичу и вскоре получил ответ: «Приходите, но не на квартиру, а в Геологический музей. Мы побеседуем, а кстати, вы кое-что увидите…»
Встреча
В 1924 г., по рекомендации Петра Петровича, Ефремов поступает на биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета сначала вольнослушателем, а затем студентом. Однако его студенчество прервалось в 1926 г., на третьем курсе. Он не получил узкой специализации, но приобрел знание основ биологии, которое оказалось совершенно необходимым впоследствии.
Летом 1925 г. Иван Антонович был в Ленкорани в зоологической экспедиции в Талыше, где проводил сбор орнитофауны по заданию П. П. Сушкина. От этой поездки сохранилось рекомендательное письмо директору биостанции: «Предъявитель сего И. А. Ефремов едет в Талыш для зоологической работы. Не можете ли Вы дать ему указания насчет опорных пунктов и способа передвижения в этой замечательной стране. Помощь Ваша очень важна и, наверное, будет оценена по достоинству. Молодой человек — настоящий тип начинающего ученого.
Преданный Вам В. Комаров. 1 июня 1925 г.»
После выполнения задания по сбору фауны Ефремов остался в Ленкорани, но уже в качестве командира катера лоцманской дистанции. Здесь осенью его нашла телеграмма Сушкина о вакансии препаратора в Геологическом музее Академии наук. Иван возвращается в Ленинград и становится препаратором у Петра Петровича.
И. А. Ефремов. Прикаспий, 1925 г.
Правда, Иван Антонович работал у Сушкина еще до зачисления в штат музея. Академик, к удивлению сотрудников, предоставил ему стол в своем кабинете. Здесь юноша читал книги и обучался азам препараторского искусства. Теперь же Ефремов получил законное место в препараторской вместе с другими сотрудниками Сушкина. Ретроспективно может показаться, что Ефремову все давалось легко. Действительно, он умел слесарить, держать в руках топор, пилу, водить автомобиль, все схватывал на лету и ничего не делал вполсилы. Несмотря на свою одаренность, физическую выносливость и природную сметку, он не успевал делать всего, что хотел.
«Казалось бы мне оставалось, — вспоминал Иван Антонович, — только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность препаратора, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать столь интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях…» [96, с.322].
Иван Антонович из детства сразу шагнул в юность. Она была до краев переполнена трудностями. Долгое время он был предоставлен сам себе и, естественно, имел серьезные пробелы в воспитании. По-видимому, для Сушкина главное в Ефремове определялось интересом к палеонтологии. Именно это он и использовал в воспитательных целях. В конце каждой недели Сушкин призывал Ефремова к себе в кабинет и «драил» за все недельные прегрешения: грубость в обращении со старшими коллегами, невежливые ответы по телефону, непорядок на рабочем столе. Ефремов выскакивал из кабинета красный, к удовольствию тех, кто недолюбливал острого на язык и строптивого парня. Дело в том, что Иван, отвечая на телефонные звонки, нередко говорил: «Академик Сушкин слушает». Однажды он ответил так самому Сушкину! Строгость учителя была воспитательной и во многом напускной.
Работа у Сушкина привила Ефремову биологическое видение палеонтологии. Она открыла в окаменелостях не мертвые символы на шкале геологического времени, а наполненные биологической информацией и пластичные во времени организмы. При этом информация об их строении отражала все многообразие взаимосвязей в извечной системе природы: организм — среда. Работая у Сушкина, Иван Антонович пришел к началам биологического аспекта будущей тафономии.
В 1926 г. И. А. Ефремов начинает свою экспедиционную жизнь палеонтолога поездкой в Прикаспий на одно из первых открытых в России местонахождений
За непременного секретаря академик Ферсман».
Результаты работ на Богдо И. А. Ефремов изложил в своей первой научной статье об условиях захоронения остатков лабиринтодонтов в прибрежных морских отложениях, опубликованной в «Трудах Геологического музея». Эти данные были начальным звеном в цепи наблюдений, которые через 10 лет обозначились как учение о захоронении, а в 1940 г. были объединены под общим названием тафономии. Поездка на Богдо имела не только научное значение. Яркие впечатления о своей первой, достаточно трудной и опасной работе были записаны Иваном Антоновичем, и академик А. А. Борисяк в 1930 г. опубликовал их в своем очерке как воспоминания «самого юного охотника» за ископаемыми. Более того, эти впечатления, «окрашенные дыханием фантастики», позднее трансформировались у самого И. А. Ефремова в один из лучших рассказов.
В 1927 г. опять же по настоянию своего учителя Иван Антонович отправляется в самостоятельную палеонтологическую экспедицию на реки Шарженгу (приток р. Юга) и Ветлугу (приток р. Волги). Он проводит раскопки и привозит изумительную по сохранности коллекцию черепов раннетриасовых лабиринтодонтов. Удача окрылила начинающего палеонтолога и порадовала его учителя, увидевшего в юноше подтверждение своих надежд. Эти работы Ефремов продолжил и в следующем году и, помимо раскопок, провел обстоятельное геологическое изучение местонахождений. С тех пор и до настоящего времени триасовые местонахождения по Ветлуге и Югу, а также на г. Богдо приносят массу новых материалов. Они стали классическим объектом палеонтологических исследований.
Иван Антонович как охотник за ископаемыми был исключительно удачлив. Причина, как он сам объяснял, была проста: он отправлялся в экспедицию с верой в успех. В этом он явно сходился с Гераклитом, по мнению которого тот, кто не ожидает найти нечто неожиданное, не найдет его, потому что это будет для него непосильным.
В 1928 г. умер академик П. П. Сушкин и на плечи Ивана Антоновича легла забота о продолжении дела любимого учителя. Работа и учеба у Сушкипа принесли плоды, и вслед за первой статьей Ефремов публикует ряд чисто палеонтологических описательных статей по древним наземным позвоночным, преимущественно лабиринтодонтам. Первого открытого на р. Шарженге и описанного в 1929 г. лабиринтодонта-бентозуха он называет в честь своего учителя: Bentosuchus sushkini.
Интуиция, или научное предвидение, впервые обнаружилось у И. А. Ефремова в 1929 г. после знакомства с основами геологии и общей историей лика Земли. В отличие от принятых тогда взглядов он высказал предположение, что океанические впадины не являются ровными и покрытыми равномерным слоем осадков, а имеют, подобно континентам, сложный рельеф и свою геологическую историю. Положительные формы рельефа на дне впадин лишены, как он полагал, мощных толщ осадков и доступны изучению. В надежде па публикацию он послал рукопись в журнал «Geologische Rundschau». Из Германии пришел ответ от самого Отто Пратье — крупнейшего геолога-тектониста немецкой школы. Он писал, что взгляды Ефремова — обычные домыслы и невежество дилетанта, а дно океанов ровное и покрыто сплошным, толстым слоем осадков. Ни копии статьи, посланной в журнал, ни ответа Пратье не сохранилось, но Иван Антонович при случае любил вспоминать эту историю. Время подтвердило его правоту. Теперь составлены подробные карты дна океанов и можно только изумляться необычайной сложности и величественности форм подводного рельефа. Системы гигантских горных хребтов с обнажениями коренных пород, приподнятых на километры над дном океанов, протягиваются через Атлантику, огибают Южную Африку, гигантским клином рассекают Индийский океан, продолжаются далее между Антарктидой и Австралией и, наконец, поворачивают на север через Тихий океан. К тому же эта картина океанического дна осложнена сбросами, впадинами, разломами и зонами вулканизма. Надо думать, ответ Пратье не обескуражил начинающего ученого. Соображения о сложности подводного рельефа остались. Позднее, когда морская геология окончательно оформилась, а И. А. Ефремов заканчивал свою «Тафономию», ему уже виделись контуры другой, морской тафономии во всей ее специфике и многообразии процессов. «Применение тафономии к анализу геологической летописи морских отложений, — писал он в «Предисловии» к книге, — составит следующую ступень развития этой новой отрасли палеонтологии и исторической геологии» [58, с.4].