Иван Болотников Кн.1
Шрифт:
Калистрат Егорович так и стоял на коленях, подобострастно взирал на господина и тоненько хихикал.
— А тебе зубы скалить нечего. Задним умом стал крепок. Коней губить впредь не велю, — оборвав смех, строго произнес Телятевский.
Приказчик разом присмирел и виновато развел руками:
— Прости, батюшка. Я чаял борзей ниву вспахать, а оно вона как…
Телятевский, не слушая Калистрата, повернулся к Болотниковым.
— Крепкое чадо вырастил, Исай. После страды в дружину твоего сына заберу.
— Пахарь он, батюшка князь, не воитель, —
— О том мне решать, — отрезал князь и пошел вдоль загона.
Когда уходили с поля, Василий Федорович ворчливо осуждал князя:
— Чего же ты, Андрей Андреевич, мужика привечаешь. Гляди, своевольничать станут, с нивы побегут. Вот тебе и «бороду стричь».
— Не сбегут, князь. Я их цепко держу. Где кнутом, а где и медком. Одной плетью из мужика добра не выжмешь. А выжимать мне нонче много надо. Надумал я, князь, запашку свою удвоить. Потрясу мужичков, кои по порядным да кабальным грамоткам задолжали. Денег не дадут — землю на себя запишу. Зерно теперь в большой цене. За морем да и в Москве купчишки нарасхват хлебушек забирают.
— Однако, хитер ты, князюшка. А я вот все по старинке живу — хозяйствую, с купчишками не знаюсь. Непристойно родовитым людям по торгам шататься. А где же наша честь княжья?
— Не в бороде честь, борода и у козла есть, — шутливо отозвался Телятевский, а затем уж раздумчиво, серьезно добавил: — Ныне новые времена приходят, князь. Русь торговая, аршинная. И в ней вся сила вскоре станется.
— Ох, не понять мне тебя, Андрей Андреич, — вздохнул Масальский.
В тереме Василий Федорович начал собираться в свою вотчину.
— Погостил бы еще, князь. На охоту сходим. В моих лесах зело всякого зверя водится.
— Прости, Андрей Андреич, дела ждут. Мужики бунтуют, не ведаю, засеют ли мою землицу нонче. На обратном пути заеду.
— Ну, с богом, князь.
Глава 9
В княжьем тереме
К вечеру досеяли мужики второй княжий загон. Исай пошел поглядеть свое поле, а Иванка взвалил соху на телегу, запряг лошадь и пошагал рядом с Гнедком в деревню. По дороге догнал незнакомого захудалого старика в рваной сермяге, с котомкой за плечами и суковатой палкой.
— Садись, отец, подвезу, — предложил прохожему молодой пахарь.
— Сам коня бережешь, а меня усаживаешь. Спасибо, чадо. Село рядом, топерь дойду.
— Да ты садись, отец. Ишь ноги еле волочишь.
— Спасет тя Христос, — вымолвил Пахом, взбираясь на телегу. Старик зорко вгляделся в парня и вдруг всплеснул руками. — Мать честная! Ей-богу, Болотников! Вылитый отец, поди, Исаев сын будешь?
— Глаза у тебя зрячие, дед. Угадал. А я вот тебя не примечал в нашем селе.
— Все обскажу. Дозволь токмо на батюшку твоего взглянуть… Ну и детинушка же у Исая вымахал. Как звать-то, молодец?
— Отец еще в поле. Скоро придет в избу, там и свидишься. А меня Иванкой кличут.
Перед крайней избой села Пахом кряхтя сошел с телеги и встал на колени, обратившись
— Привел, осподи, на родную землю ступить. Почитай, два года шел до отчего края. Прими, мати земля, раба божия.
Помолившись, Пахом поднялся и неторопливо зашагал вдоль улицы, останавливаясь возле каждой избы и жадно выспрашивая у Иванки о крестьянах.
Возле церковной ограды прохожий сказал:
— Я покуда на отцову могилку наведаюсь. Двадцать годков батюшка меня в земле ждал.
— Изба наша вторая от взгорья, — пояснил Иванка.
Во дворе он распряг лошадь, накрыл её попоной и повел к озеру.
Допоздна горела лучина в избе Болотниковых. Исай хоть и устал на ниве, но был рад встрече. Когда-то с Пахомом были они закадычными друзьями, делились горем и радостью, вместе пахали пашню, сеяли и убирали хлеб на своих пяти десятинах.
Пахом долго рассказывал о своем житье-бытье: татарском полоне, удалых походах и битвах, о скитаниях по Руси.
— А вот теперь на родной земле. Избы нет, старики мои померли. Дозволь, Исай, на ночлег остаться.
Болотников глянул на Прасковью, на сына и порешил:
— Жить у меня будешь, Пахом. В тесноте, да не в обиде. Прокормимся.
Князь сидел в кресле в атласном зипуне нараспашку поверх кумачовой рубахи. Перед ним — Калистрат с толстой книжицей, оболоченной бархатом с медными застежками. Приказчик, водя узким худым пальцем по витиеватым строчкам, доносил князю:
«…серебреник Евсейка Колпак задолжал по кабальной записи девять рублев, семь алтын да четыре деньги [25] , Семейка Назарьев — восемь рублев да три деньги, старожилец Исайка Болотников — шесть рублев, девять алтын да пять денег…»
Читал Калистрат долго, чуть нараспев, дрыгая реденькой козлиной бородкой.
— Беглых мужиков много ли, Егорыч?
— Винюсь, батюшка, не усмотрел. Пятеро сошли, а куда — неведомо.
— Какова земля за ними?
— Пятнадцать десятин, батюшка князь. Запустела топерь землица.
25
Деньга или денежка — мелкая монета в полкопейки.
— А бобылей безлошадных?
— Десять дворов нынче бобыльских. За ними двадцать шесть десятин лежат впусте. Не пашут, не сеют, окаянные. Один разор от них, батюшка.
— А теперь скажи мне, Егорыч, сколько всего мужичков мне задолжали да велика ли земля за ними?
— Покумекать мне, батюшка, надо. Невмоготу сразу счесть, — замешкался и разом взмок приказчик.
— Вижу, не велик ты грамотей.
Приказчик шевелил губами, бормотал про себя, загибая пальцы, потом изрек:
— Пять десятков с шестью, батюшка Андрей Андреевич, а землицы за ними почитай двести десятин.