ИВАН БОРОДУЛИН
Шрифт:
Успокоившись немного, встал, измерил камеру — пять шагов на пять. Потом опять присел, и так не менее полутора часов.
За это время ни один человек не подошел к двери, ни один звук не донесся из коридора. В голову полезли совершенно дикие мысли, мгновениями стало казаться, что я замурован заживо и никогда не увижу неба, солнца, зелени, людей.
Решил постучаться в дверь и попросить — ну хотя бы воды.
Только встал, где-то в дальнем конце коридора раздались шаги. Стукнула задвижка, дверь распахнулась. Грубый окрик: «Встать!»,
Щелкнул замок наручников, и меня выдернули из камеры с такой силой, что я больно ударился плечом в противоположную от двери стену. Не давая прийти в себя, конвоиры пинками и тычками опять погнали меня по коридору, пока не втолкнули в какую-то дверь. Подняв голову, я усидел за очень узким и длинным столом
242
средних лет человека в эсэсовском мундире. Запомнилась его лысая голова весьма странной формы — будто бы взяли географический глобус, сдавили с двух сторон и поставили на плечи этому немцу. У стола стояли два стула, а чуть в стороне, у стены, мял в руках блокнот высокий худощавый человек в штатском.
Какое-то время меня разглядывали, как змею в зоопарке: с интересом и нелриязнейно.
Потом эсэсовец за столом громко спросил, обращаясь к штатскому:
— Вэр?.. (Кто?)
Я понял, что штатский—переводчик. Терять мне было нечего, переводчик глядел волком, поэтому я сказал, что знаю немецкий и что я русский.
Следователь отослал переводчика и вкрадчиво, с хрипотцой в голосе, спросил:
— Русский? А как фамилия? Из какой части?
— Русский Иван Иванов. Только это вам ни к чему, мне нечего говорить.
— Ты скажешь все, что мы спросим!—повысил голос эсэсовец.— Как твоя настоящая фамилия?
— Я ж сказал — Иван Иванов.
— Ну вот и хорошо,— задумчиво произнес немец и жесТом пригласил сесть на один из стульев у стола.
Но я не успел прикоснуться к сидению, как сильный удар в лицо отбросил меня к стене вместе со стулом. Тут же конвоиры пинками заставили меня подняться и подвели к столу.
Следователь, потирая руку в черной кожаной перчатке, приветливо улыбался, будто бы только что совершил самое приятное дело в жизни.
Как ни странно, но именно этот удар вывел меня из
243
прежнего угнетенного состояния, когда стремление держаться и умереть достойнее смешалось со страхом.
Сейчас мне на помощь пришла злость, упрямая, снимающая боль, мысли заработали ясно и четко. Сразу понял, почему у следователя такой узкий стол — можно было бить сидящего напротив, не поднимаясь с места. Выплюнув сгусток крови, я сказал:
— Данке, герр следователь, за приглашение сесть.
— Попробуй еще раз.
Я с-вызовом сел на
Следователь за волосы поднял мою голову и тяжело ударил в лицо.
Я снова отлетел к стене.
И снова пинками меня поставили на ноги.
И снова били.
Очнулся я в камере на полу. Все болело и ныло. Лицо распухло так, что казалось чужим.
В тот день меня еще четыре раза таскали на допросы и били. Это повторилось на другой день, на третий. Я находился в каком-то кошмаре, в полубессознательном состоянии.
Пришел в себя в 112-м медицинском батальоне. Оказывается, когда наши взяли Штеттин, меня полумертвым нашли в гестаповском подвале.
Поправлялся я быстро и за несколько дней с помощью медиков поднялся на ноги. Только вот волосы у меня тогда полностью вылезли, и почти три месяца я ходил совершенно лысым.
Как я узнал впоследствии, особый отдел армии обнаружил в документах штеттинского гестапо протоколы моих допросов и распоряжение отправить меня в Берлин. Эта бумага, наверное, и спасла мне жизнь: приказа рас
244
стрелять не было, а увезти меня из Штеттина немцам помешало стремительное наступление наших войск.
Я узнал также, что мои спутники-парашютисты, в том числе и Миша Петров, бесследно исчезли. И до сих пор мне ничего неизвестно об их судьбе. Но думаю, что и они, если попали в лапы врагу,— остались до конца верными воинскому долгу и своей матери-Родине. Я убежден, я твердо знаю это потому, что они были советскими разведчиками.
I
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
НАША ВЗЯЛА!
После медсанбата я быстро догнал своих в районе северо-западнее Штеттина. 28-й гвардейский стрелковый полк стоял в лесистой местности близ Свинемюнде и готовился к штурму этого важного стратегического порта немцев на Балтике.
Ребята встретили так, будто я вернулся с того света,— не знали, куда посадить и чем угостить. Радости и расспросам не было конца. Но отпраздновать свое возвращение как полагается не удалось: разведчики получили приказ пробраться в Свинемюнде и добыть сведения о расположении вражеских батарей, численности гарнизона, словом, обо всем, что могло пригодиться при взятии города.
Для выполнения задания я отобрал самых надежных разведчиков, тех, кого отлично знал по боевым делам в Заполярье: Петра Гришкина, Николая Верьялова, Диму Иванова, Николая Серова, Дмитрия Ерофеева и Гришу Монокова, который теперь вместо Ромахина исполнял обязанности моего связного.
К городу наша шестерка подошла легко и быстро, но у первых же окраинных домов мы убедились, что удача кончилась. Куда бы ни совался наш головной дозор, нащупывая брешь в обороне, всюду натыкался на автоматный или пулеметный огонь. Совершенно неожиданно мы обнаружили, что главное шоссе, ведущее к городу, не охраняется, а точнее, охраняется густой сетью противотанковых мин, натыканных не только в полотно дороги! но и по кюветам.