Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
— Самая умственная, — сказал парень. — Я — вор. — И, прочувствовав законную паузу, добавил: — Скокарь. С довоенным стажем.
— Н-да… — не скрыл удивления Николай. — Редкий, можно сказать, случай. Только зачем же об этом объявлять сейчас?
Парень плотно охватил колени, сгорбился. Подумав, спокойно ответил:
— Это же не военная тайна. Притом с завтрашнего дня завязываю это дело вглухую, поэтому и высказаться приспичило по такому торжественному случаю.
Он замолчал, сник. Николай взял с подоконника чайник, направился было к двери, потом решительно шагнул
— Слушай, пошли-ка со мной чай пить, а?
Парень замялся, вздохнул.
— Как звать-то? — спросил Николай.
— Алешка.
— Пошли! Вдвоем веселее…
Легко поднявшись, парень подхватил телогрейку и накинул на плечи.
Когда поднимались наверх, дежурная удивленно и подозрительно посмотрела вслед.
В номере Алешка хотел оставить телогрейку у порога — она была новая и стояла на полу, как колокол, — но Николай кивнул на гардероб. Из-под ушанки у парня вывалился огромный огненно-рыжий чуб, видно, совсем не признающий расчески.
Присев на стул, Алешка деловито огляделся. Глаза у него были маленькие, с прищуром, невероятно быстрые и цепкие. По-видимому, ни одна вещь не ускользала от них.
— Продовольственные карточки у меня, между прочим, на вечном хранении у завхоза, — потирая смуглой рукой колено, ухмыльнулся Алешка.
— Не беда. У меня тоже не жирно, но на двоих наскребем, — усмехнулся Николай. — Сахару нет, в вагоне кончил, зато чай плиточный и полбуханки хлеба. Московского!
— Хлеб есть, — значит, проживем, — одобрил Алешка, осваиваясь. — А вы, значит, по вольному найму сюда?
— Работать, — сказал Николай, разлив чай в кружку и стакан.
— Да-а… Ехать на Север не страшно. Вот попадать сюда — избави бог! Специальность, видать, у вас умственная?
— Инженер.
Алешка перестал жевать, легонько отодвинул от себя горячий стакан.
— Начальником?
— Почему начальником? Я по нефти… Утром явлюсь к начальству — там скажут, — засмеялся Николай.
Алексей осторожно отхлебнул из стакана, вздохнул.
— А я с утра к военкому… Не знаю, как оно выйдет. Вся моя судьба завтра как пятак полетит — то ли орлом, то ли решкой…
— Повестка?
— Не. Сам! Мне сейчас вот так на фронт надо! — он полоснул ребром ладони по горлу. — Надоела старая песня, зарок даю. Как думаете, выйдет?
Николай грелся чаем. После дороги его разморило, но он с интересом присматривался к странному парню.
— Почему не призвали в армию?
— Так я ж социально вредный! — с озлоблением воскликнул Алешка. — Дитя заполярной кочегарки. Я оттуда начинал… У меня там все — знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд! Комендант Чугреев, бывало, как подохнет таким взглядом, так до слепой кишки тебя… А тут что, тут нормальное строительство. И сам я теперь вроде как вольный человек. Но ходу в жизни нет, поскольку непрерывное знакомство с милицией. В переводе на уголовную феню — рецидив. С прошлого года, правда, разделался я: Пал Палыч, следователь, меня спас, и я зарок ему дал! А то и сейчас сидел бы…
Алешка допил чай, Николай налил ему снова, подвинул хлеб. У парня сыто заблестели глаза, он тронул Николая
— Вот вы не поверите, что бывают добрые следователи, а? А ведь есть! На своей шкуре… Хотите, расскажу?
Николай засмеялся, согласно кивнул, отодвигаясь от стола. Протянул папиросу. Алешка залпом допил горячий чай, хитровато глянул исподлобья, прикуривая.
— В прошлом году пилил я дрова на буровой у Красного ручья. Кругом лес, зеленая тоска. Норму схватишь, уйдешь в лес малину обирать, а на душе «мы, кузнецы» куют… Кругом — природа, а ты, как гад, дрова пилишь. И конца этой песне не видно…
Он пыхнул папироской, вздохнул.
— А тут, понимаете, какое дело… В колхозе «Выль Туй»[5] медведь корову задрал. Ну, и кто-то донес в оперативный отдел, что Овчаренко — я, значит, — в котельной мясо варил и друзей-бурильщиков подкармливал сверх сухого пайка…
Николай подался ближе к Алешке.
— Ну, оперативники, конечно, заявились на буровую, землю роют, овчарки лай подняли — страх. «Где мясо?» — «Никакого мяса», — говорю. Мясо, конечное дело, было на кронблоке, полтуши говядины, но высоко больно, полсотни метров в небо! Туда никакая собака не влезет. Понимаете, какая обстановка? И хотя не нашли они вещественного доказательства, а по привычке хватают меня за шиворот — и в кондей…
— Погоди, — засмеялся Николай. — Значит, корову-то… Ты увел?
— Да что вы! — с младенческим простодушием воскликнул Алешка. — Избави бог! Коровку — ее на самом деле миша лесной задрал. Он, понимаете, задрал коровку и в валежник упрятал. Для планомерного самоснабжения. А я что? Сами посудите: ну порядок это, чтобы в военное время медведь колхозную говядину жрал, а трудящийся тыла лапу сосал? Вот и я так решил. Перетырил мясо-то в другое место. Медведь с обиды поорал-поорал и ушел. Туда, значит, где цивилизации поменьше… А меня ни за что ни про что в кондей!
Папироса у Алешки потухла, он не замечал, с азартом продолжал рассказ:
— Посадили, значит… Ну, думаю, кончил срок ты, Овчаренко! Попадешь к Черноиванову — и каюк. У этого не выкрутишься, родного отца упечет!.. Но тут мне повезло, — с удовольствием вздохнул Алешка. — Считаю, повезло на всю жизнь. Потому что вызвал меня на допрос сам Пал Палыч, старший уполномоченный, майор.
«Где мясо?» — спрашивает у меня. «Нету мяса!» Он опять свое: «Я, говорит, тебя знаю, Овчаренко. И мясо ты в котельной варил, нам все известно!»
Отвечаю, что варил я грибы, а за ложные показания надо привлекать тех, которые мясо от грибов не отличают!
Николай смеялся до слез.
— Чего же ты отпирался? — спросил он. — Рассказал бы ему все, как было. Про медведя.
— Еще чего! — возмутился Алешка. — Ведь они какие! Они скажут: «Сдай мясо в колхозную кладовую!» Это дураком надо быть, чтобы шкурой рисковать ради накладной! Да и кладовщика ихнего я знал — сам добрый медведь! Не одну коровку, судя по роже, задрал… Не сознаюсь — и точка. Пал Палыч, понятно, тепло, по-отечески, похлопал меня по плечу: «Иди посиди, говорит, — может, одумаешься…» И — на строгое содержание меня…