Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
Валя отнеслась ко мне более чем по-дружески, спасибо ей. Она предложила даже, чтобы я ехал к ее родным, и это было как обещание…
Но я же мужчина, Николай, и не пошел на эту удочку. Я прекрасно все понимал еще в Москве. Не надо жертв!..»
И вот еще, может, самое главное для Николая:
«Мы были друзьями, трое, и я надеюсь, останемся ими и в будущем. Ты, Колька, не расстраивайся из-за всей этой истории, из-за моего несчастья. Довольно и того, что оно мне не дает забыть о себе ни на минуту. Посмотрел бы ты на Валю тогда! Любовь из чувства долга — это, наверное, самая несуразная
Не буду на эту тему. Ты должен вернуть все на старое место. Потому что, в сущности, ничего не изменилось, это говорю тебе я — и ты верь. Ты напиши ей, скажи, что ждешь ее, любишь — и все. Потому что, когда я узнал от нее о том, что она написала тебе, я выругался по-окопному, и на этом все кончилось. А потом меня отправили сюда, в Москву…
…Пиши, Колька! И выручай Валю, потому что, думаю, ей сейчас тяжелее, чем нам с тобой. И имей всегда в виду, что им, женщинам, в жизни почему-то всегда труднее, они — чище нас…»
Да, в жизни все трудно. Любовь из чувства долга… Но все же любовь?
Все перепуталось.
Валя одна, ей действительно тяжело. Сашка поступил как мужчина, он отлично знал, кому принадлежит ее душа.
И, в общем, ничего не изменилось. И она в самом деле чище и лучше, чем он, Николай. Но почему же тогда так больно?
Писать письмо или нет? Писать! Откуда взялся этот эгоистический вопрос? Сколько же в человеке еще темного, непонятного!
Надо еще одуматься, перечувствовать все заново. Почему она — не жена ему, тогда все было бы по-другому!
На столе дожидались еще два нераспечатанных письма, и пальцы машинально потянулись к ним, чтобы оттянуть время и немного разрядить душу.
Одно было местное, из управления. Генерал Бражнин уведомлял Николая, что матери его, Наталье Егоровне Горбачевой, выслан вызов и пропуск для проезда по железной дороге. Одновременно генерал дал знать своему представителю в Сталинграде, чтобы он разыскал старуху и помог выехать.
Слава богу, хоть одна, личная, забота долой! В последние дни Николаю часто вспоминалась посадка на Северном вокзале, сутолока и настоящая битва у подножки. И маленькая старушка в заплатанной кофте, что сидела тогда на старинной окованной укладке, с безнадежным укором созерцая толчею. Ее, помнится, увел куда-то безрукий солдат… Матери предстояло тоже нелегкое путешествие по фронтовым дорогам. Хорошо, что генерал нашел время, спасибо. Надо написать ему…
Третий конверт был огромный, заклеенный мучным клейстером. Обратный адрес: «Воркута, шахта «Капитальная»…» Кто же это?
Разорвал конверт. Писали спутники-украинцы, которых он когда-то оставил в вагоне, что уходил дальше, в Заполярье. Вспомнили, значит!
«…Друг Микола! Привет с конца света! — начиналось письмо. — Не ругай за корявую строку, бо я нынче навернул на двести семьдесят процентов в шахте, и малость дрожит рука… Петро, тот покрепче, но он сейчас в забое.
Ну и заехали ж мы, братушка, далеко! Никогда не думали такие края обживать! Голая, белая пустыня — ни конца ни края. Ветрище — спасу нет, первое время канаты протягивали от барака до барака, иначе унесет в поле, как соломенное чучело. Теперь, правда, веселей стало: обстроились добре и день наступил. Тут
Живем, сам знаешь как, иной раз туго приходится, вечная мерзлота! Но про сговор наш не забыли. А ты помнишь? Думаем, что ты нас обогнал, бо тут спервоначалу вовсе тошно было. Теперь легче стало. Инженер у нас тут бедовый один есть, молодой, как ты. Даем с ним добычу по всем правилам! Заработки хорошие, цингу спиртом и кислой капустой угробили: жить можно.
А сейчас новые машины пришли. И вот, как глянул я на эти машины, так на душе отлегло. Трехжильное у нас государство, в этакую пору в тундру пригнать новую технику! Поглядел, значит, я на эти машины, и подумалось, что скоро Донбасс опять нашим будет, ей-богу!..
А пока углем по фашисту будем жарить. Вот и все. Пиши, как твои дела, ждем. Привет от Петра. Даст бог, еще увидимся и споем добрую песню, с горилкой…»
Николай сложил письмо, задумался.
Уже дают уголь! А он, Горбачев, все еще копается… Ведь у них там в десять раз труднее, голое Заполярье, а они справились!
«Как только опробую скважину, обязательно нужно ответить ребятам, — подумал Николай. — А письмо неплохо бы прочитать на общем собрании всем…»
Все складывалось как будто неплохо. Только Сашкино письмо на столе лежало раскрытым, ждало…
* * *
Положительно не везло в жизни Илье!
В полночь под воскресенье зарядил теплый дождь, обложило небо. За окном хлюпала вода, безветренная теплынь доедала остатки снега. А под утро дождь усилился, полил будто из ведра.
Илья появился в поселке на рассвете в брезентовом дождевике, с ружьем, постучал к Кате в избушку.
Она была готова, пережидала затянувшийся ливень.
«Не везет…» — прочел Илья в ее грустных глазах.
Что ж, пусть льет, — целый день Илья будет рядом с нею, не в лесу, так в ее комнатке. Катя заботливо помогла ему снять плащ, стряхнула огрубевший брезент у порога, повесила на гвоздик у притолоки.
Он закурил, устроился в уголке с книжкой, спешить было некуда.
— Чай согреть? — сцепив на груди оголенные полные руки, спросила Катя.
Он кивнул утвердительно.
Пусть греет чай, Илья помолчит. Так будет еще долго у них. Пока успокоится ее сердце, пока не почувствует всю силу его тоски. А сейчас покуда нужно молчать…
— Катя! — вдруг неожиданно для себя сказал Илья и встал.
Она возилась в печурке, не подняла головы. Только сказала невнятно, торопливо:
— Помолчи, помолчи, Илья.
— Катя! А ведь я третье заявление в военкомат отправил.
Она обернулась, в руках у нее горел пучок тонких лучинок, пламя обожгло пальцы.
— Да ты что?!
— Так нужно.
Катя повернула лучинки кверху, пламя разом убавилось, село, прогоревшие концы свертывались, чернели и блекли на глазах.