Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва
Шрифт:
— Парадысский? — упавшим голосом спросил председатель.
Губернатор не мог знать, что еще минуту назад земец собирался доложить об отстранении Парадысского от должности и передаче его суду присяжных за взяточничество и шантаж. Точно так же председатель управы не знал, что на банкете в честь приезда нового губернатора шляхтич произвел на графа отличное впечатление изысканными манерами и недвусмысленно выраженным пренебрежением к местному «свету». И странно — при своем явно отрицательном мнении о Парадысском, едва уловив нотки благосклонности в вопросе губернатора, председатель в силу какой-то непреодолимой инерции сказал:
— Парадысский?..
— Я совсем слабо представляю его… — неожиданно для председателя управы сознался губернатор.
«Что я наделал! Зачем ляпнул этакое о проходимце?!»— спохватившись, подумал председатель управы, но было уже поздно. Выжидающая поза губернатора требовала пояснений.
— Горяч и честолюбив, ваше сиятельство!
— Убеждения?
«Эх, пропади все пропадом! Несет словно с горы, под раскат…»
— Самые наилучшие: с вашего позволения — монархист!
— Думаю, подойдет, — заметил губернатор. — Важно не только сделать дело, важно исполнить его с именем государя императора в сердце.
— Именно, ваше сиятельство! — воскликнул председатель управы.
— Так вы переговорите с господином Парадысским и потом доложите мне. Кроме того, надо вынести соответствующее постановление в земстве. Не забудьте уведомить гласных, что попечителем этого предприятия буду я сам,'— сказал Хвостов и, с удовольствием пережив впечатление от этих слов, минуту спустя добавил: — Да, я сам. Поскольку предприятие может иметь особое значение и хозяйственные выгоды для всей губернии… Пора начинать. Время — деньги!..
Председатель земской управы прошел в присутствие, в сердцах захлопнул за собой двери кабинета и бросился в кожаное кресло. Не замечая, что на диване, сгорбившись, сидит инженер Скрябин. Ждет.
— Ну как? — спросил он, не особенно веря в положительный исход дела, решавшегося у губернатора.
Председатель безнадежно махнул рукой и опустил голову.
— Как вам понравится? Парадысского!
— Что-о? — комкая в руках шляпу, глухо переспросил инженер. — Черт знает что! И — до каких пор?!
Впрочем, иначе и быть не могло. Новый губернатор любил крайности, в этом легко было убедиться с самого начала. Недавно толпа черносотенцев набросилась на инженера Скрябина, который проходил мимо и не снял шляпы перед их знаменами. Сильно помятый либерал вздумал искать защиты у губернатора. Дело повернулось самым неожиданным образом — граф пришел в ярость:
— Уволить негодника! За оскорбление святыни…
Нынешняя попытка председателя уладить дело путем выдачи Скрябину подряда на прорубку окончилась неудачей. Инженера попросту выбрасывали за борт ввиду неприемлемости его политических взглядов. Он был сторонник конституции.
— Но вы хотя бы доложили губернатору, что я провел изыскания по всему профилю дороги еще три года назад? — спросил Скрябин.
— Что можно сделать в нашем положении? — беспомощно развел руками земец, потом отвернулся к окну и забарабанил пальцами по лакированной столешнице, — Очень жаль, очень жаль, коллега, но ведь мы бессильны…
«Коллега»?.. Скрябин уловил в этом обращении холодок официальной отчужденности и, кинув на лысеющий череп измятую шляпу, порывисто вскочил с дивана.
— Я не нахожу слов!.. Ведь вы — власть, и вы бессильны! Чего более ждать на этом свете?
Председатель барабанил пальцами и не поднимал глаз.
— Я не нахожу
Он задохнулся, судорожно поднес платок к губам, заговорил ровнее, но с тем же внутренним жаром:
— Я много думал в последнее время о жизни… Общество категорически отказывает в признании талантливым и дееспособным людям, выдвигая на первый план по каким-то формальным, явно неразумным, признакам тупиц и невежд! Почему? Вы на это не ответите, так же как и я. Но тысячи полезных предприятий, сотни битв были проиграны только потому, что во главе армий и предприятий становились сановные бездарности, а то и попросту глупцы голубой крови!
Председатель не прерывал Скрябина, искренне сочувствуя и забавляясь одновременно.
«Бедный, бедный русский либерал! — вздыхал мысленно председатель управы. — Он настолько утонул в пресловутом «Добре» и «Зле», причем — в изолированной как бы человеческой душе, в самокопании, что почти вовсе утерял способность здравой оценки жизненных явлений! Не может, не умеет, а отчасти даже и не желает разобраться, откуда, кто и как приносит главное зло! Социальный, исторический подход к жизни, к оценке ее основополагающих пружин ему почти неведом! А борьба народов в целом за «место под солнцем» — имеет ли он об этом понятие?.. И знает ли он, что государь-император у нас по крови — датчанин, по убеждениям — космополит, по разуму — младенец (тоже вроде «либерала»…), а императрица Александра — немка чистых кровей!»
Обо всем этом нельзя было говорить «под страхом урезания языка», как во времена варварства, и поэтому председатель молчал, слушая Скрябина, и только мысленно развивал собственную аргументацию дальше, размышлял, похрустывая взятыми в замок пальцами.
Человек невинно размышляет о «Добре» и «Зле» в русской душе, причинах раздора и бедствия, вовсе упуская из виду, что посреди Москвы открыто высится торговый дом под вывеской «Нью-Йорк — сити-банк», что самые крупные торгово-промышленные конторы в Петербурге называются «Русский Рено», «Гейслер», «Парвиайнен», «Артур Клайд», «Сименс и Шуккерт» и — несть им числа! У нас даже корсеты и спинодержатели — фирмы Маркуса Закса, парфюмерия — Симона Чепелевецкого, патентованные несгораемые шкафы и двери — Генриха Фишера, чулки и вязка — Давида Дальберга, и даже архитектор Петров для солидности изменил фамилию на Ропет — в этом для него залог успеха в дальнейшей практике!
И не то еще главное, что вся промышленность у нас англо-бельгийская и франко-немецкая, но самая ходовая книжка в приличных домах — «Хижина дяди Тома»! Вот где секрет! Приучают, так сказать, исподволь больше сочувствовать чужому горю, чем отдавать отчет о собственной беде! И притом еще — самое популярное учение в свете — «непротивление злу». Как бы специально созданное для либерала Скрябина!
— Я, наверное, смешон… кричу, — продолжал инженер. — Но ведь кричу-то я не потому только, что обижен, а потому, что мне искренне жаль эту несчастную дорогу, коль ее поручили Парадысскому! Понимаете или нет? Ведь и все-то кругом так устроено, что остается лишь возмущаться и жалеть, если вы истинно хотите добра! Я оттого и бунтую, что, уж поверьте, грянут иные бунты… Россия катится в бездну, а ведут ее на край бездны господа Парадысские!