Иван-чай-сутра

Ермаков Олег

— Могу я с кем-то поговорить? — громко сказал Алекс, останавливаясь в двух шагах от стола и озирая жующие раскрасневшиеся лица. — По поводу разработок.

«Каких разработок?» — «Чего надо?» — «Да… разборки…» — «Рыбак?» — «Рыбак с претензиями?!» — «Что? Что такое?»

Алекс повысил голос.

— Я по поводу гор. Вот гору срыли!

«Ну, срыли и еще сроем! А что такое?» — «Чего ему?» — «Дайте ему рыбы, а то жена не поверит». — «Э-э, много желающих на халяву… Не мешай!» — «Да налейте рыбачку!» — «Не горюй, борода! Купишь в магазине хека. Бабы все равно не разбираются».

Алексу действительно поднесли полный пластмассовый стаканчик.

Это был какой-то цирк, где-то что-то подобное Алекс уже видел, в каком-то кино. Чья-то история повторялась. Он отстранился от руки подносящей и сказал наперекор всему: гаму, здравому смыслу, наперекор этой неподатливой и разноголосой, какой-то разноуровневой, разъединенной реальности, — целые слои ее, как воды глубокого озера с подземными источниками, сверху теплые, снизу ледяные, казались изолированными друг от друга:

— Кто тут представитель добывающей компании?

Но ему ответили смехом, улюлюканьем.

«Нет здесь таковых! А только каковые отдыхают! Не мешай, мил-человек, вали дальше!» — «А ты не кубинский партизан? Или из ООО „Магмы“? На торгах надо было шелестеть мозгами, так и передай». — «А жене-э ска-а-жи, пусть не печа-а-лица-а…» И кто-то уже подхватил: «Пусть с другим она оаобвенцаецццаа!» Его поддержали неожиданно еще двое-трое, и вот уже над грязной котловиной зазвучала песня про степь.

В этом что-то есть, машинально отметил Алекс. Он поправил очки, разглядывая лица соотечественников, лоснящиеся лбы

и щеки, выпученные глаза, разинутые рты. Хоровое пение гипнотизирует поющих, как зевота, — разинул рот один, тут же невольно разинет второй. А еще и душевность незамысловатых слов, сковывающих всех одной цепью.

Приходилось ли морским пастухам прорубаться сквозь русский народный хор?

Застольщики пели с начала, их заворожила эта мелодия, эта ширь и печаль, ведь за столом они всегда рядом: радость-печаль, шутка-угроза, да и жизнь со смертью. Они пели, старательно выводили: «Степь да стеээпь кругоооом, Путь далеееоок лежит, В той степииии гэлухоооой Ууумирал ямщик». Хор луженых мужских глоток и пронзительных женских голосов крепчал, ширился, как это водится, ну, когда человеческая натура разворачивается на природе, и даже проигрыватель в желтой «Тойоте» не мог перекрыть этого нестройного, но мощного пения. Вся хмельная душевность поющих давила на Алекса, отталкивала его. Или даже наоборот, пыталась увлечь. Это был буквально глас народа. А кто ж еще народ? Бабки в деревнях? Священники? Да, но и это — народ, снявший форму офисов, заголивший животики, бедра, волосатые и безволосые плечи. Хор горнодобывающей фирмы. Может быть, это даже официальный гимн фирмы — «Степь да степь кругом», ненароком подумал Алекс, вспоминая проплешину на месте горы и зная, что такая же возникнет и на месте Пирамиды, а в Вороньем лесу проляжет просека, и все горки рассыплются щебенкой.

Что он мог сказать? Крикнуть им? Вот все то, что знал об этих сокровенных местах? О Егоре, поисках Лучина? О карте?

«И, набравшись сил, Чуя смертный час, Он товарищу Оаотдавал наказ!»

— На, на, выпей, — предлагал ему деревенского вида мужичок в майке, поднося пластиковый стаканчик. — Выпей, вот, на. Тут всего до черта.

Над черной впадиной витал тлетворный дух. Можно было подумать, что здесь Пантагрюэль ковыряет во рту зубочисткой — бревном. И, когда Алекс оглянулся со склона, множество тел слились в мареве действительно в одно тело, издающее мощные звуки, вырыгивающее проникновенную мелодию и грозящее при этом кулаком ему, небу, деревьям и всяким прочим теням, историческим и доисторическим.

Алексу нечего было сказать, речь оставила его.

Глава третья

— Птича, — прошипел Кир, — одевайся, сюда кто-то ползет.

Маня, как обычно, в одной разноцветной повязке на голове медитировала на вершине горы. Оглянувшись на Кира, она посмотрела туда же, куда и он. Снова облом! Нигде нет спасения от человеков. Только они найдут клевое местечко, сразу кто-нибудь является, кантрушники, урелы. Остановились на озере Пяти Рупий, — и нет ни рупий, ни озера. Наткнулись на эту центровуюгорку с соснами, — и уже кто-то прется. А как здесь было мохнато! Маня даже перестала клясть цивильную гопоту, свинтившую озеро Пяти Рупий. Вот как только они взошли сквозь малиновый строй иван-чая на усыпанную хвоей и шишками макушку и увидели поля, холмы, верхушки лесов до горизонтов. Это место показалось ей странно знакомым. Кир влез на ржавую трехметровую вышку и сказал, что оттуда еще дальше видно. Маня тоже попыталась вскарабкаться на это сооружение из четырех железных уголков, сходящихся на обрезке полой трубы и охваченных посередине такими же уголками, но у нее ничего не получилось. «Ну, какая же ты Птича!» — не замедлил приколоться Кир над пыхтящей раскрасневшейся подругой с растрепанными рыжими волосами. «Ты бы лучше помог!» — ответила она, потирая ушибленный локоть, плюя на листок и прикладывая целебную слюну к ссадине. «Да! Далеко видно!.. — продолжал стебаться Кир, озираясь. — Вон… даже какие-то два белых поля вижу. Что это?.. Снег, Птича! Может, уже ледники Гималаев?! Да нет, я честно! Белые поля во-о-н на холме. Выращивают здесь хлопок?» — «Ты дурак?» — «Сразу дурак. Откуда я знаю! Где-то писали, что даже виноград уже выращивать научились мастера-садоводы. И правильно! Чтобы быть самодостаточными. Не зависеть от азеров и всяких арабов. Это называется автаркия». — «Еще тутовый шелкопряд приплети сюда». — «Искусственный шелк не хуже». — «Но искусственного хлопка еще не было на этой крейзанутой планете!» — «Так вот и стали у нас выращивать». — «Хлопок здесь никогда не вырастет!.. Поможешь ты мне или нет?» — спросила Маня, глядя снизу на долговязого друга в испачканных ржавчиной штанах со множеством карманов, в пропотелой футболке и синей бейсболке, повернутой козырьком назад. Снисходительно улыбнувшись, он спрыгнул, сплел руки и, подставив их Мане, велел становиться ногой, как в стремя. Наконец она оказалась наверху, оглянулась. «Что ты видишь, Маня?» Она молчала. «Видишь белые поля?» — «Вижу», — буркнула Маня. На самом деле ей нравилось. И она догадалась, что ей напоминает гора, — пик Заброшенности Керуака. Хотя, отсюда и не видна Канада, и вообще… Но если тебе нравится что-то — Керуак, Индия или Япония, — то рано или поздно, помимо желания, начинаются метаморфозы, и облака встают за лесом сияющими вершинами, кубышки превращаются в лотосы, а долговязый костлявый спутник оборачивается загорелым синеглазым крепышом Рэем Смитом, смотрителем с пика Заброшенности. Маня еще делала вид, что все ей безмазово в стране тоталитарных кантрушников; но позже спросила Кира, а нельзя ли соорудить помост? «Зачем?» — спросил Кир. «Смотреть на белые поля», — ответила она и подумала, что этот диалог совершенно в духе дзенских хокку. «Мы затормозим здесь надолго?» — «Даже если на одну ночь. Это что, так трудно? Или тебе просто влом?». — «Не влом, но рюкзак отдавил мне крыл а», — проворчал Кир, но взялся за топорик и, пока Маня готовила ужин, нарубил внизу в чащобнике сухих жердей и уложил их на поперечные железные уголки, охватывающие вышку посередине. Маня робко поинтересовалась, а нельзя ли придумать и какую-нибудь лесенку? Но Кир запротестовал. Он и так обессилел. После ужина Маня очистила хвоей и травой котелок и пошла искать подходящую лесину, нашла и сама притащила, приставила к вышке, взяла топорик и обрубила лишние сучья, оставляя лишь самые толстые. Теперь она могла забираться на помост из скрипящих и ерзающих жердей самостоятельно, когда ей вздумается. «Что ты там делаешь, Птича?» — сонно спрашивал Кир из палатки под соснами. «Медитирую». — «… И… тебя не жрут комары?» — «Я намазалась». Тишина. «Птич! — очнулся Кир. — Ты все еще там?» — «Да». Потом она спустилась, забралась в спальник. Мир погрузился во тьму, ничего уже нельзя было разглядеть. «Не нравится мне… духота, — бормотал Кир, — если будет гроза… нас паяльником-то трахнет…» Но грозы не было, пришел солнечный синенебый день, все цветы горы раскрылись, в воздухе реял пух, сосны сверкали росистыми иглами и вырабатывали летучее вещество, очищавшее воздух. Маня сказала, что здесь стоит задержаться, она ощущает позитивные токи горы. Ей отлично спалось, и сны были прикольные. И раз с утра солнце, то ночью можно будет лукать звезды. Как у Ли Бо: «Ночую в покинутом храме/ До звезд могу дотянуться рукой». — «А чем еще он мог дотянуться? Ногой?» — поинтересовался помятый со сна, хмурый Кир. Маня сказала, что это необходимо для рифмы. «А нам, между прочим, на этой горе, знаешь что необходимо? Для полной рифмы? Аш два о. Где мы ее возьмем? В „И Цзин“ не указано? А я с утра хочу чая. Твоими сутрами не утолить жажды. Жалко, что дождь не пошел…» — «Мне кажется, надо провести разведку — там внизу». — «Я вообще-то собирался отдыхать летом, а не шариться по кустам». — «Отдыхать — это целыми днями заморачиваться играми в компе? И слушать фашистов? Послушай лучше птиц». — «Я и слушаю мою Птичу». Они поели бутербродов с паштетом и сыром и отправились на поиски воды. «Лучше бы мы постились, — стонал Кир, изнемогая от жажды. — Дурацкий паштет. И эти сволочи… спустили озеро. Целое озеро воды!» В низине, заросшей кустами, они обнаружили лишь кочки и серо-черные следы высохшей болотинки со следами копыт и орешками помета. «Какие-то звери… козлы, блин, насрали!» Их атаковали комары и слепни. Кир с остервенением стегал себя веткой, приговаривая, что это уже натуральное садо-мазо. Пот тек по его загорелым щекам из-под бейсболки,

облепленной паутиной и древесной трухой. Маня хранила молчание, упорно пробираясь по кочкам, прорываясь сквозь заросли. «Где гора, Птича?! Ты врубаешься?.. Надо было компас брать, а не „И Цзин“. И побольше баклажек с пивом. От обезвоживания, между прочим, можно запросто копыт а отбросить! Внимаешь ты, Птича?» — «Внимаю, — ответила Маня. — Не скули». После долгих блужданий они набрели все-таки на болотную лужу; вода в ней была черна. «Прямо кофе, заваривать не надо», — кривясь, проговорил Кир. Лужа была мелкой, и воду пришлось начерпывать крышкой от котелка, подолгу ожидая пока осядет муть. Кое-как им удалось набрать котелок черной теплой воды. Кир влез на разлапистую иву и, обозрев окрестности, увидел хвойную шапку горы. Они вернулись на гору запаренные, искусанные, с еле шевелящимися языками и сразу залезли в палатку, спасаясь от толпы преследовавших их комаров и слепней, растянулись на спальниках и продолжительное время лежали, ничего не говоря, а только шумно переводя дыхание и слушая жужжание кровососов. Потом Маня отважно выползла наружу, и вскоре на горе закурился дымок, она подбросила травы, и дым повалил гуще, сытный, плотный, вкусный. И облако кровососов рассеялось. Маня бережно повесила котелок с драгоценной влагой, с отвращением ощущая во рту пересохший язык. Заметив на ветке ближайшей сосны сверкнувшую крупную каплю росы, она встала, нагнула ее и лизнула, но капля оказалась горько-густой, тягучей, смолистой. Маня сморщилась… А все же рот увлажнился. «Я где-то читала, — с трудом выговорила она, — что в войну клали в рот камешек…» Кир безмолвствовал. Маня подбросила сучьев в огонь, обложила котелок ими, пылавшими жарко и радостно, но черная вода даже не шевелилась. Она еще подложила сучьев, отворачивая пунцовощекое лицо от красного жара, и стащила джинсы, осталась в одной рубашке. Дым и потянувший из открытых солнечных пространств ветер окончательно разогнали жужжащих тварей, и Маня скинула последнюю одежду, оставив лишь разноцветный жгут платка на голове. Наконец черная вода в котелке дрогнула, пошла кругами и нехотя взбурлила. Маня сняла котелок, насыпала в него заварки, положила пучок чабреца, плотно накрыла крышкой и позвала Кира: «Эй, иди дринчать, ореховая соня!» Кир даже не стал ворчать на «соню», а молча и быстро вылез из палатки, так что Мане пришлось его остановить. Но вот густая субстанция была разлита по кружкам, и, обжигаясь, Кир начал пить. На его лбу выступила испарина, глаза заблестели. «Человек — это машина для кайфа! — воскликнул он. — Нужно только быть немного садистом… Пфф! Мм… Ооо! Недаром „кайф“ арабское слово… Я теперь их понимаю, жителей Сахары». Маня возразила, что чай открыли не они, а жители Поднебесной. «Ну, у нас тут есть и свой чай, — заметил Кир, немного утолив первую жажду и кивая на стрелецкие малиновые шапки иван-чая, колышущегося повсюду. — И сидим мы под самым небом…» — «О, елы-палы, тебя поперло!» — со смехом воскликнула Маня. Кир смущенно взглянул на нее, потер вспотевшую переносицу и пробормотал, что в этой обстановке он поймал какой-то вирус, вирь. «Просто в тебе заработала основная программа, — сказала Маня. — Знаешь, что происходило с испанскими конкистадорами? Многие из них, оказавшись на Амазонке, впадали в мечтательность и оставляли отряды, уходили к индейцам». — «Ну, Птича, тебя я не оставлю, не бойся». — «Да я-то давно уже на Амазонке». Кир усмехнулся. «На шестом этаже посреди асфальта и труб?» — «Дурилка, — мягко ответила Маня, — я говорю о душе». — «Ну, начинаются байки из склепа». — «Хорошо, о психике. Против психики ты возражать не будешь?» — «Нет. И моя психика только укрепится от второй кружки этого пойла», — ответил Кир, протягивая пустую кружку. «Извини, но придется обломаться». — «Как?! Я только слегка губы смочил, Птича!» — «Нужно соблюдать питьевой режим». — «Так что, твоя Амазонка полный глюк? Это травмирует мою психику. Конкистадорам явно легче было… В Крыму мы купались бы и пили чистое вино. Прохладное кисленькое. И лопали бы фрукты. Персики, виноград, абрикосы. И знали бы, что будем делать дальше: то же что и вчера — валяться на песочке, нырять в волны. А захотелось пожрать — пожалуйста, кафе». — «Интернет-кафе, Кирчик?» — «Да ладно тебе, подруга. Если бы я был на самом деле такой упертый, то в рюкзаке таскал бы просто бяку, нотер, нутыбяку, короче — ноутбук, — и делов-то». — «Хм, как будто у тебя есть на него прайс», — ответила Маня. Кир ответил, что можно купить недорого и подержанный. Но… вообще, при чем тут все это? Виртуальной водой не напьешься. И он просит сейчас реальной воды. Маня пропела из Гребенщикова строчку о железнодорожной воде и все-таки сжалилась и налила в кружку Кира еще немного горного поднебесного чая. «Посмотрел бы я на этого гуру здесь на горе, — пробурчал Кир, — что бы он запел?.. Небось, не вылезает из „мерса“». — «Он пасется в Непале». Кир кивнул. «Ну, конечно, в гостиничном номере с холодильником, забитым „Будвайзером“». — «Меня напрягаеттвой попсовый вкус». — «А меня эта обстановка, приближенная к боевой. Ты что, Птича, хочешь еще здесь понежиться рыбкой на сковородке?.. Отсюда надо сваливать как можно быстрее, искать бесперебойный источник аш два о». Но Маня не хотела покидать гору и предлагала вернуться в лес, которым они вчера проходили, и попытаться отыскать ручей; в таком сыром лесу вода должна быть. А Кир уговаривал ее идти дальше по заросшей дороге, — наверняка она приведет в какую-нибудь деревню, пусть и заброшенную. Они долго спорили, и Кир даже вспомнил о Книге Перемен: в конце концов, пусть она решит… Даром они ее таскают, что ли? Но Маня без рупий гадать отказывалась. Обсуждалово закончилось тем, что Кир ретировался в палатку и разлегся на спальниках, а Маня полезла на вышку — созерцать… Но вскоре послышалось тихое гудение мотора, Кир подумал, что надо бы засыпать угасающий и сильно дымящий костер. Он высунулся из палатки и сразу заметил человека, поднимавшегося в зарослях иван-чая. Голой Мане он забросил на вышку джинсы и рубашку, обернулся. Человек скрылся с головой в иван-чае, только малиновые шапки, качаясь, его и выдавали. Кир посмотрел, где лежит его топорик… Наконец к лагерю вышел круглолицый невысокий коротко стриженный человек в штанах «милитари» и такой же футболке. Отдуваясь, он вытащил носовой платок из кармана, отер щеки, внимательно оглядел лагерь, задержал взгляд на вышке, не здороваясь, спросил, давно ли они здесь? Кир ответил, что со вчерашнего дня; подумал и в свою очередь спросил: «А что?» Кругленький мужик молчал, озираясь. Потом спросил, видна ли отсюда дорога внизу? «Нет, не видна», — сказал Кир. Мужик кивнул. «И никто здесь не проезжал?» — «Ну, дорога-то не видна», — напомнил Кир. «Ясно, — сказал мужик. — А вы че, грибы собираете?» — «А вы?» — спросил Кир. «А мы — сведения, — сказал мужик. — Значит, никто здесь не проезжал?» Кир засмеялся. Мужик вдруг тоже улыбнулся во все смуглое потное лицо и, кивнув на прощанье, пошел вниз.

— Кого-то ищут? — спросила с вышки Маня, когда мужик исчез в иван-чае.

— Ну, вот что ты делаешь?! — накинулся на нее Кир.

— Трузера снимаю, — удивленно ответила Маня. — А что?

— Можно немного и потерпеть.

— Мне жарко, — сказала Маня, стаскивая джинсы. — Чего ради я буду париться.

— Здесь не море, — сказал Кир. — Места дикие.

— Ну я бы не сказала, — ответила Маня. — Это просто по Майку: сидя на белой полосе… Я думала, он спросит, как пройти в библиотеку, этот кругляш-мэн.

— Черт, может, он знает, где тут вода, — спохватился Кир.

Слышно было, как заработал мотор под горой, хлопнула дверца, и тихий рокочущий звук начал отдаляться.

Маня сняла рубашку, устраиваясь на спальнике, накинутом на жерди, в позе лотоса.

— А я врубилась! — вдруг воскликнула она. — Кого они ищут!

— Кого? — устало спросил Кир.

— Да Уайта!

Кир хмыкнул, пожал плечами.

— А кого же еще? — спросила Маня.

— Ну, мало ли, — протянул Кир.

— Его, его, — убежденно сказала Маня, — этого стремного фазера.

— Да он не старый, — возразил Кир.

— Кто, Уайт?

— Да черт с ним!.. Птича, я изнываю от жажды, и сейчас выпью весь чай.

— Ты не посмеешь это сделать.

— А вот посмею!.. И мы свалим отсюда.

— Кир! Не будь таким кайфоломщиком!

— Буду, майн генерал.

— Кир! Это измена! Прекрати!

— Ха-ха-ха! Да, такой я гопник и фашист. — С этими словами Кир взял черный котелок и приник к нему. Разгневанная Маня тяжело соскочила с помоста и кинулась к палатке. Кир тут же поставил котелок и успел защититься от затрещины. Маня размахнулась опять, но Кир поднялся ей навстречу, крепко обхватил ее.

— У тебя не голубиная лапка! Хоть ты и Птича.

Маня потребовала, чтобы он отпустил ее, но Кир только крепче стиснул объятия.

— Абе найн! Не дам калечить себя. Меня. Знаю я ваш хваленый пацифизм! Коммандо цурюк!