Иван Ефремов
Шрифт:
Из Уфы, нагруженный тёплыми вещами и оборудованием, Ефремов кинулся в Чкалов, уже понимая, что настоящая работа из-за снегов практически невозможна, и размышляя, можно ли часть сотрудников перевести в Алма-Ату.
До Чкалова Иван Антонович добрался 12 января, оттуда — ещё 60 километров до Горного. Там он наконец встретился с женой, сыном и коллегами.
Говорили о линии фронта, которая начала отодвигаться от Москвы. Жуткое ощущение вызывали сообщения о грабежах и разорениях, о чудовищных зверствах, чинимых гитлеровцами на оккупированных территориях. Бойцы, освобождая захваченные земли, видели сгоревшие деревни и города, тысячи трупов женщин, детей и стариков. Линия фронта временно стабилизировалась, армии собирали силы, готовясь к весне, и всем уже было понятно, что быстро эта война не кончится.
Позже
152
Письмо Е. Д. Конжуковой А. А. Борисяку. — Цит. по: Бодылевская И. В.Академик А. А. Борисяк и Палеонтологический институт в годы войны. 1941–1943 гг. М., 2008. С 28.
Ю. А. Орлов в это время работал по делам ЗОН в Соликамске, куда была эвакуирована его семья. Выяснилось, что Соликамск обладает колоссальной подземной кубатурой и площадью, там же в фондах сосредоточены наиболее интересные для ЗОН материалы.
Много разъезжал по рудникам и выработкам Р. Ф. Геккер. Он побывал на Нижне-Тагильском дунитовом массиве, в Кизеловском каменноугольном бассейне, на Богословском буроугольном месторождении, Турьинских медных и железистых рудниках, Североуральских бокситах, Сылвенском рифовом участке, в Асбесте, Алапаевске, Кунгуре, Красноуфимске…
Палеонтологи, много писавшие о приспособляемости древних организмов к среде, сейчас проверяли этот тезис на себе: учёным приходилось заниматься делами, далёкими от их профессии. Жизнелюбивый Геккер, увлёкшийся изучением пещер, писал, что он даже в казарме искал и нашёл бы интересное: стал бы изучать людей из чужой среды.
Но не всем было дано черпать в новом удовлетворение для души.
В Горном Ефремов узнаёт новости из Алма- А ты, куда 15 декабря приехали учёный секретарь и заместитель директора ПИНа Елена Алексеевна Иванова с больной матерью и Елизавета Ивановна Беляева. Вскоре в столицу Казахской республики прибыли самые ценные коллекции музея — 238 ящиков. С огромным трудом ящики удалось разместить в крытом помещении под лестницей, под навесом во дворе, бблыиую же часть — в траншее глубиной три метра, приготовленной для строительства овощехранилища. Алма-Ата оказалась забита эвакуированными, и ПИНу отказали в помещении. Пробиться на приём к начальству было невозможно. Три женщины — «бабы с костями», как их прозвали — были вынуждены ютиться в коридоре Казахского филиала АН СССР, в тёмном углу возле мужской уборной. Именно это обстоятельство однажды позволило им встретиться сразу со всем начальством, чтобы решить и согласовать вопросы пребывания ПИНа в городе. С трудом Ивановой и Беляевой удалось снять две комнатки в частном доме — далеко от трамвая, без электричества, а оплата высокая.
Каргалинцы, читая письма, волновались: после завершения экспедиции им тоже предстоит перебраться в Алма-Ату, где же они будут жить со своими семьями? Где работать? Мечтали о постройке домов для сотрудников института: Иван Антонович вспоминал, как строят дома в Сибири, в тайге; Борис Борисович Родендорф видел, как строят саманные дома в Ташкенте. Может быть, устроить людей не в столице, а где-нибудь в районе? Но гадать уже не было времени.
В начале марта чкаловская группа распоряжением Е. А. Гаврилова была ликвидирована, Ефремов хлопотал о нормальных условиях выезда сотрудников в Алма-Ату, а затем поездом отправился в Свердловск: составлять научный и финансовый отчёты. После сдачи отчётов он собирался возвратиться в Чкалов, чтобы на автомашине перевезти в Свердловск снаряжение — сразу это сделать было невозможно
153
Письмо И. А. Ефремова А. А. Борисяку от 3 марта 1942 года. — Цит. по: Бодылевская И. В.Академик А. А. Борисяк и Палеонтологический институт в годы войны. 1941–1943 гг. М., 2008. С. 28.
13 марта 1942 года Ефремов пишет из Свердловска, что тематика ЭОН изменилась в сторону сугубого делячества, даже не особенно оправданного. Доктора наук и горные инженеры для этого уже не были нужны. Гаврилов настаивал, чтобы Ефремов продолжал работу в экспедиции, но сам Иван Антонович, несмотря на всякие блага и поощрения, желал вернуться в ПИН, понимая, что вместе с окончанием его работы в ЭОН снимается бронь. Вместе с Д. В. Обручевым он разрабатывает проекты тематики по низшим позвоночным. Если Ефремова мобилизуют, Дмитрий Владимирович останется единственным в институте специалистом по низшим позвоночным.
Гаврилов требовал не только составления отчётов, но и объезда объектов вместе с представителем Наркомата обороны. Это могло занять гораздо больше времени, чем рассчитывал Ефремов, — весь остаток марта и апрель.
До этого события закручивались тугой пружиной. Отправив каргалинцев в Алма-Ату, Ефремов словно открыл замбк, который удерживал пружину в напряжении, мобилизуя все психические силы организма. Теперь пружина распрямилась, и сверхнапряжение прорвалось в болезнь.
В конце марта Иван Антонович свалился с высокой температурой. Сначала он, определив у себя сыпной тиф, пластом лежал в каморке у Вольдемара Самуиловича Бишофа, старшего лаборанта ПИНа, затем его увезли в больницу. Врачи поставили иной диагноз: крупозное воспаление лёгких. Однако на пневмонию болезнь тоже была не вполне похожа.
Мечась в лихорадочном жару, не спадавшем сутками, в часы облегчения ощущая сильное головокружение, Ефремов впервые остро осознавал своё сильное тело связанным земными путами. Он командовал себе подняться — и был не в силах это сделать. Он не мог ехать, видеть и осязать окружающий мир, но отчётливо видел внутренним взором пройденные им пути, осознавал дерзновенность и величие человеческого подвига.
На западе, в тающих снегах России, среди раскисших дорог и разлившихся рек, затаились в окопах две силы, противостоящие друг другу. На востоке, на Урале, в Сибири, колоссальным напряжением всего народа ковалась будущая победа Красной армии. В госпиталях стонали раненые, не гас свет в операционных, подростки стояли у станков, а женщины впрягались в плуги вместо тракторов и лошадей.
Душа Ефремова, поднимаясь над временным, видела непреходящее — стремление к любви и доброте, стремление принести людям свет и мир. Почти осязаемые, вставали перед очами картины великой матери-природы — всё увиденное во время службы на Тихом океане, в сибирских экспедициях, в путешествиях по Средней Азии. И над всем этим возвышалась фигура человека — борца, мыслителя, победителя.
В сознании, раскрепощённом болезнью, возникали удивительные сюжеты, которые, смыкаясь с действительностью, прорастая в неё, давали необычные, нигде ранее не читанные истории. Рассказы сами просились на бумагу.
Как только Иван Антонович смог писать, он сразу начал набрасывать в записной книжке названия и сюжеты будущих рассказов. Война не вечна, победа будет за нами, а после неё вновь настанет время научного подвига, напряжения чувств и мыслей — во имя лучшего будущего человечества. И мысль об этом времени должна освещать души простых людей.
26 апреля он вышел из больницы, слабый, но с новым светом в глазах. В Каргалинских степях распускались ирисы и дикие тюльпаны, качались под ветром тёмно-малиновые точёные венчики рябчиков — кукушкиных слёзок, пчёлы жужжали над коврами низкого дикого миндаля, сплошь покрытого мелкими розовыми цветами.