Иван Федоров
Шрифт:
— Ждать не буду, — сказал посол. — Недосуг мне ныне.
И, не дожидаясь ответа, не поклонясь, ушел. В магистрате все пришли в смятение. Член епископского совета Якоб Краббе уныло твердил:
— Теперь нас все равно или разграбят, или сделают невольниками!
Бюрггермейстер Берг в долгой речи пытался доказать, что надо выполнить все требования цари.
— Иначе нас принудят выполнить их силой! — сказал он.
Канцлер епископа Юрген Гольцшир резко оборвал и осадил Берга:
— Молчите! Вы лучше рассуждаете о льне и козьих шкурах! Ограничьтесь ими… А я полагаю,
Совет Гольцшира пришелся всем по вкусу. Германскому императору тотчас настрочили просьбу направить в Москву имперское посольство дли защиты ливонских интересов. И, очень довольные найденным выходом, призвали Терпигорева.
Тот принял грамоту, но когда тотчас стали зачитывать по-латыни протестацию, громогласно прервал чтение.
— Это чего один толкует, а другие пишут?
Терпигореву объяснили, в чем дело.
Московский посол побагровел и набычился.
— А какая печаль моему государю до императора? Дали мне грамоту, и довольно с вас. И нечего тут разговаривать. А не станете платить дани — царь сам ее соберет!
Пихнул грамоту в карман и, похлопывая по нем, добавил:
— Этого ребенка надо калачом кормить и молоком поить. Вырастет, много добра принесет… Так вы, советники, глядите! Припасайте денег!
И ушел из залы.
Грубиян! Варвар! Наглец!
Да, вспоминать о Терпигореве было неприятно. И все же Флемминг возразил Мельхиору.
— Дорогой друг! Вы же знаете, что угрозы — одно, а война — другое. Кроме того, вам не хуже, чем мне, известно, что московские бояре против вторжения в наши владения. Даже Адашев!
— Видите ли, — горько улыбнулся Мельхиор, — помимо наших доброжелателей в Москве, есть и доброжелатели царя в Дерпте. А кроме всего прочего, не забывайте, что Русь не Польша. Царь последнее время почти не слушает приближенных…
Посольский поезд уже втягивался на Троицкую площадь. как его остановили какие-то конные.
Оказалось, послам не велено въезжать в Кремль. Им надлежит остановиться на посольском подворье за городом.
Когда возок потащился обратно, Мельхиор спросил:
— Видите?
Флемминг выругался. Генрих Винтер уныло переводил взгляд с одного на другого.
— Будем надеяться, что нам хотя бы не откажут в вине! — наконец проговорил и он.
Царь стоял у зарешеченного окна, смотрел на заснеженную площадь. Слушал густой, вкрадчивый голос Сильвестра, советовавшего припугнуть ливонцев еще раз, но войны но начинать, и в душе у него нарастало раздражение.
Доводы были не новы. Все то же запугивание крымцами, Литвой и Польшей.
Сильвестр умолк. Иван Васильевич резко обернулся, уперся взглядом в Адашева.
— А ты?
— Государь! — Алексей Адашев поклонился. — Война с Ливонией неразумна.
—
— Я бы воевал крымцев, государь.
— Ты, Курлетев?
— Согласен с князьями Андреем и Адашевым, государь.
— Ты, Репнин?
— Негоже нам немцев дразнить и свейского короля, государь.
— Ты, Ряполовский?
— Море Свейское нам ни к чему, государь.
Иван Васильевич гневно раздувал ноздри большого носа. Глаза сузились, стали похожи на татарские глаза Глинских.
— Упорствуете?! Мудрыми почитаете себя?! А в чем ваша мудрость?! Сейчас ливонцы бессильны. Войска у них нет. Хан же с неурядицами покончил, да и все едино, турки или поляки на помощь ему придут! Утянемся в степи, все полки потеряем, а здесь миг упустим! Если же Ливонию взять, в крепостях засесть, кто нам страшен? Литва? Польша? Они никак вон на сеймах об единении не договорятся! И не полезут они в нашу распрю! Знаю, что Сигизмунд поддержку Кетлеру обещал, да это все слова. У королишки сил нет своих подданных обуздать! Где ему тягаться со мной?! А свейский король помнит, что бит был, тоже не сунется.
— Истинно молвил, государь! — льстиво сказал Григорий Захарьин.
Его поддержал старый боярин Басманов, враг Адашева:
— Прав ты, государь!
— Прав, прав! — поддакнул друг Басманова князь Вяземский.
Адашев презрительно покосился на них.
— Дозволь еще слово молвить, государь!
Широкое лицо Адашева от волнения пошло пятнами.
— Лесть — дурной советчик. Не внимай голосу ее! Еще раз молю: рассуди, государь! У поляков и немцев — одна вера. Им заступаться за рыцарей не зазорно. А в поддержку хана Сигизмунд-Август открыто не выступит. Как ему оправдаться перед миром в заступничестве за поганых? Связаны руки будут у Сигизмунда в Крыму. За нас же все православные украинные христиане, какие от католиков стонут, подымутся!
— Истинно, — сказал Сильвестр.
— То ложь, государь! — воскликнул Басманов. — Украинные казаки все воруют против тебя. А смерды украинные не воины. И недостойно царю у холопов заискивать!
— Дурак ты, боярин Федор! — застучал посохом Сильвестр. — Пошто судишь о том, чего не ведаешь?!
— Заступись, государь! — возопил Басманов. — Не позволяй попу меня поносить!
Вспыхнула перебранка.
— Молчите! — закричал царь, и от напряжения на висках его вздулись жилы. — Молчите, велю!
Он ждал упорных возражений и теперь, когда возражения последовали, лишним раз убедился, что и Сильвестр, и Адашев, и другие ближние не оставили намерения навязывать ему свою волю.
Не хотят, не хотят, проклятые, чтобы царь сам правил!
Хотят, чтобы подчинялся им!
Все на старый лад повернуть!
Только оттого и против войны с Ливонией восстали.
Так не будет по-ихнему! Не будет!
От ненависти к поперечникам Ивану Васильевичу даже дышать стало трудно.
— С гермейстером и епископом миру не быть! — хрипло сказал в наступившей тишине царь. — От своего не отступлюсь. Не позволю рыцарям смеяться надо мной… Не позволю! Слышите?! Послов не приму! Пусть едут обратно! А вам, бояре, мое слово — готовьте рать!