Иван Грозный — многоликий тиран?
Шрифт:
И оттого еще сердце щемило, что ведь для меня она эту красоту навела, мне одному хотела понравиться, кому же еще? Хотела, чтобы любил я ее не только по Божией заповеди, но и за красоту лица. И ведь знала, что ей за это не поздоровится, духовник на нее непременно епитимью наложит. Ведь по-ихнему, по-церковному, любовь такая — блуд, а украшение лица и волосы накладные — бунт против Господа. Так и говорят: вы что же мните, что Господь вас нехорошо сотворил, и творение Господа исправить покушаетесь? Так-то оно так, но все же приятно, когда нареченная твоя от Господа еще и лицом красива, а к лицу красивому есть в ней желание всякими маленькими женскими исхищрениями страсть в муже пробуждать.
Уж на том пиру повеселились мы всласть, и мед и вино пили, и с трудом потом вспоминали, как до дому добрались.
А те пиры почти без перерыва перешли в следующие, то царь Иван
Вы, наверно, недоумеваете, где это мы Соборы собираем да свадьбы гуляем после ужасов пожара московского, мною со всем тщанием описанного. Но, во-первых, ужасно было смотреть на все это со стороны, вблизи же, когда мы через неделю приехали на пепелище, все оказалось не так плохо, во-вторых, строят на Руси быстро, особливо из дерева. Уже к той зиме почти все восстановили, лишь с украшениями некоторая заминка вышла. Взять хотя бы роспись стен, тут спешка ни к чему, в этом деле быстро хорошо не бывает. Да еще Иван, не удовольствовавшись старыми образцами, замыслил новое, величественное, как и все, что он делал. Надлежало покрыть картинами особыми стены храма Благовещенья, Грановитой палаты и парадных палат дворца царского. Задал же он нам с Макарием работы — как все разместить, ничего не упустив, как все увязать. Лишь затем мазилы да иконописцы за дело принялись, и тянулось это дело несколько лет. Я вам об этих картинах непременно расскажу, но потом, пусть сначала дорисуют.
А еще устроил Иван новое место царское. Престол из слоновой кости, обложенный чистым золотом, стоял на возвышении, к которому вели шесть ступеней. По обе стороны от престола лежали два льва из чистого золота, еще двенадцать сидели по обе стороны на ступенях. Если на торжественном приеме кто-либо приближался к престолу, то лежащие львы вздымались, а сидящие принимались рычать, весьма похоже. Хотел Иван еще поставить рядом с престолом особые деревья, на которых бы сидели золотые птицы и пели чудными голосами, да не успел. Все это Иван не сам выдумал, а по прописи приказал сделать, а откуда пропись, знающий разумеет.
Было много и другого сделано, так что Кремль наш стал еще краше, чем был до пожара. Был в моей жизни еще один случай, когда я наблюдал превращение подобное. Только тогда пожар был много сильнее, соответственно и Кремль стал вдвойне краше. Вот и сейчас, когда пишу я эти строки, нет-нет да и посмотрю с удивлением в окошко. Только-только миновала смута великая, многолетняя, когда и Кремль, и Москва, и вся Московия обратились в руины и пепел, так что казалось в минуты отчаянья, что и не подняться им уже никогда. Ан нет, поднимаются, и Кремль прихорашивается, а что еще будет! Хочется верить, что вновь он станет самым прекрасным местом на земле, краше прежнего. Пусть в нем сейчас Романовы властвуют, шут с ними, Кремль — он не для Романовых, он для Москвы, для всей Земли Русской, для всего народа Русского.
Что-то заметался я во времени, то назад немного отступил, то вдруг в самый конец перескочил. А может быть, хотелось мне подспудно вспомнить, каково мне было до княгинюшки, и осознать, каково мне сейчас, после… Нехорошо мне было и есть, так что спешу я вновь припасть к моей милой, хотя бы в воспоминаниях.
Вскорости после свадьбы княгинюшка вдруг в рост пошла, да так резво! Мне тогда часто и надолго приходилось от дома отъезжать, сопровождая Ивана, так приезжаю обратно и не узнаю женушку любимую, а как чуть пообвыкну к новому ее облику, так опять приходит пора уезжать. Хрупкость пропала, и я теперь вокруг нее все чаще кругами ходил, как петух вокруг курицы. Княгинюшка все это видела и понимала как надо и говорила мне ласково: «Подожди немного, любимый мой, у меня сейчас все силы в рост идут, одни кости торчат. Все у нас будет. Вот как только смогу, не подпрыгивая, за шею тебя руками обнять и губами до лица твоего милого дотянуться, так все и будет». Тут я немного взгрустнул, Ивану-то вон приходится нагибаться, когда его Анастасия целует на прощание. Вдруг княгинюшка на том же росте застопорится, как же мы жить-то будем? Нет уж, пусть лучше растет повыше и побыстрее.
Глава 4. На Казань! На Казань! На Казань!
В предыдущем рассказе я упустил еще один момент, но не по
Дед наш, Иван Васильевич, воевал по необходимости много, такой грозы на соседей нагнал, что отец наш во все свое великое княжение мог жить мирно и благолепно. Но долгий мир государству не ко благу, хоть и не люблю я войну, но должен с сожалением признать, что маленькие победоносные походы где-нибудь на окраине немало величию правления и общему спокойствию способствуют, включая и внутренние области. Без них верноподданнические чувства убывают, далекие улусы начинают мнить о себе непотребное, дани и налоги не платят и норовят взбунтоваться. То и произошло в наше с Иваном малолетство. Глядя на слабость нашу и раздоры боярские, князья, нам подвластные, головы подняли и умыслили от нас отложиться. Особенно татары огорчали, и по близости их, и по родству. Говорили, что так как у них теперь вера другая, мусульманская, то жить им с нами невместно. Но то отговорки, мы их веру особо не стесняли, все же она из православия выросла, и Христа они признают, и Бога-Отца, вот только поклоняются своему Магомету. Главное тут то было, что люди они кочевые, землю пахать не любят, для пропитания скот разводят, а все остальное набегами добывают. В сильном государстве особо не разгуляешься, оттого и бедствовали, а как слабину почувствовали, так сразу за привычное принялись. Каждое лето то в одном месте, то в другом налетали как саранча из степи, деревни грабили, а что им не надобно, то и сжигали, людей в полон уводили, женщин насиловали, портя русскую породу. Народ оттого пребывал в унынии, мало им своих разбойников! Да и казне царской убыток великий.
Из тех бунтовщиков самым зловредным был крымский царь, хотя какой он царь, даже не царек, а простой хан. Он особо беспредельничал, пользуясь тем, что завсегда мог у себя в вотчине отсидеться за узким перекопанным перешейком. Глядя на него, и астраханское ханство взбунтовалось, и казанское, и ногаи, но те из них самые дикие, на них никогда управы не было — лови их в степи! Все они с крымчаками снюхались, крымский хан в Казань даже войско отдельное послал, чтобы, как он говорил, Казань от Москвы охранять, а на самом деле, чтобы грабить поближе ходить. До того в своей гордыне дошел, что прислал нам грамоту ругательную: «Я открыто иду против тебя. Возьму твою землю, а если ты окажешь сопротивление, в моем государстве не будешь». Это он к Ивану так обращался, но тот по малолетству не мог ему достойно ответить и принудил себя терпеть.
А как Иван венец царский на себя возложил, тут терпению его пришел конец. И первым решил он усмирить казанское ханство, как самое близкое и богатое. В славословии его решению все объединились: и друзья наши молодые, во главе с Адашевым и Курбским, и бояре, во всем другом козни строившие, и святые отцы. Те особенно ликовали: искореним мусульманскую ересь! А я хоть и юн был, все же понимал, что ересь здесь на втором месте. Ведь и в Царьграде ныне ересь. Но Царьград далеко, и во всем, что окромя веры, мы с турками друзья. Вот и получается: мирись с ересью, до которой сил нет дотянуться, и изводи под корень ту, что под боком, послабее. Для этого латиняне даже слово особое придумали: политика.
Иван настолько пылал ревностию славы, что не стал откладывать дело. Усмирив бунт в Москве, о чем я уже рассказывал, и собрав рать, он сразу после праздника Рождества Христова двинулся на Казань. Меня взял с собой, чтобы я к ратному делу привыкал. Я же другому радовался: благословленный митрополитом Макарием на создание жития моего брата, я жаждал до мелочей описать его первый великий подвиг.
К сожалению, время для похода было неудачным. Конному войску зимой воевать несподручно, потому как лошадям кормиться нечем. Да и рать не блестела шеломами под солнцем, а с превеликим трудом выдирала обозы и пушки из грязи под снегом с дождем, такая уж зима выдалась. Но ратники и лошади были готовы претерпеть все для славы Отечества. Не устрашились и знамения грозного — под Нижним Новгородом в третьем часу ночи явились на небе, на полуночной стороне, многие лучи, как огненные, и светили во всю ночь до утренней зари. Целый месяц мы шли до Волги, и вот Иван, стоя на высоком берегу, простер вперед руку и сказал мне: «Зри, Гюрги, здесь мы повторим подвиг Моисеев, перейдем море Чермное яко посуху». Это место в Писании я хорошо знал и тут же подхватил: «Влага стала, как стена, огустели пучины в сердце моря. И пошли сыны Израилевы среди моря по суше: воды же были им стеною по правую и по левую стороны».