Иван Грозный. Исторический роман в трех книгах. Полное издание в одном томе
Шрифт:
Покаяться? Попросить прощенья у царя? Вернуться к прежнему?
Внезапно Курбский со всей ужасающей ясностью понял мрачную, неотвратимую правду: «Поздно! Возврата нет».
Опасаясь разбудить сторожей, прошел он через глухие каменные ворота к себе в замок. Поднимался, едва переводя дыхание от волненья, по каменным ступеням лестницы в свои покои.
Вот они. Опочивальня сына... В темноте слышно спокойное, ровное дыхание мальчика. Склонился над постелью. Тяжело вздохнул, прошептал молитву, перекрестил мальчика.
На носках пробрался в опочивальню княгини.
Очнулась. Испуганно приподнялась
– Кто тут? Господи!
– Я!..
Княгиня притянула его к себе, дрожа от испуга:
– Страшно!.. Я боюсь, государь мой. Зачем пришел?
– Хожу я, караулы проверяю!.. Успокойся. Ложись!
– Спаси Бог, не притомись, ляг, отдохни!
– Полно, милая княгинюшка!..
– Не покинешь, стало быть, нас? Да?
– С чего ты взяла? Говорю... раздумал я!
Андрей Михайлович поцеловал жену.
– Бог храни тебя! Так я и думала и во сне видела, будто ты наш... ты с нами, но не с ворогами...
Курбский через силу весело спросил:
– Ты все о том же? Глупая! Ну, Христос с тобой!
И опять так же осторожно, на носках, вышел из опочивальни.
Едва миновал ворота замка, как снова послышался вкрадчивый голос иезуита:
– Пора!.. Пора, князь. Заждались там тебя! – В голосе монаха строгая настойчивость: – Иль ты раздумал? Нужно ли повторять: заговор ваш стал известен царю!
Курбский молча заторопился к крепостным воротам. Дремавшие воротники встрепенулись:
– Кто идет?
– Воевода! – властно крикнул Курбский.
Воротники притихли.
Иезуит вновь исчез.
Курбский спешно зашагал вдоль рва, близ крепостной стены, торопясь к тому месту, где должны были находиться кони и слуги князя и его ближайшие друзья.
– Заждались мы тебя, князь. Сомневаться стали... – сказал кто-то недовольно.
– Не торопитесь, други, успеем.
– То-то! Успеем ли?
– Поберечься бы не грех, пан воевода!
– Поскачем в Венден. Ближний путь. Все ли тут?
– Все. Иван Иванович и Михаил Яковлевич Колыметы, Ваня Мошнинский...
– Честный мой слуга и друг Ваня! Не покидаешь меня?
– Умру вместе с тобою, князь!
– А Вася Шибанов?
– Я здесь, князь!
– Все здесь, Андрей Михайлович. Валуев, Симон Маркович Вешняков тут, Гаврило Кайсаров, Меркурий Невклюдов, Иван Посник Вижавский...
Курбский, вслушиваясь в имена своих сообщников, испытывал такое ощущение, как будто вколачивали гвозди в гроб, в котором его друзья хоронят его славу, его отчизну, семью и все самое дорогое ему. Кто они? Понимают ли они, что случилось? Их имена ничтожны. Они уцепились за него, за князя Курбского, чтобы связать свою судьбу с его прославленным именем, чтобы перед королевскими очами красоваться рядом с ним, воеводой Курбским. И кто знает: может быть, иные из них и мзду получили за эту дружбу с беглецом – вельможею московским? Им нечего терять – они ничего не имеют. Их гонят корысть, нажива.
Вот почему они суетятся, бросаются, толкая друг друга, чтобы подать коня ему.
– Спасибо! – отрывисто сказал Курбский, усевшись в седло и взяв поводья в руки.
Молния осветила толпу суетливых бородачей, одетых разношерстно, вооруженных кто чем попало, размахивавших руками, вскакивавших на коней. Все это напоминало скорее разбойничью шайку,
Впервые князь почувствовал с горькою отчетливостью весь позор его дружбы с этими людьми, с которыми он решился гнаться за вельможною славою. Их дружбу он предпочел дружбе с царем Иваном Васильевичем! Как страшно! В погоне за возвеличиванием княжеского достоинства приходится унижаться. Единственная надежда на польского короля. Он должен помочь ему, Курбскому, занять первенствующее место при его королевском дворе. Тогда всю эту алчную до наживы, бессовестную челядь он отбросит от себя, как ненужный хлам, как грязь, прилипшую к его сапогам. Они осуждают новины и думают, будто и он их единомышленник и тоже против царевых новшеств. Жалкие. Он, князь, сам за новины, но только не для низкого черного люда, а для князей. И он за дружбу с Западом, но только чтобы она была на пользу князьям же, а не царю.
«Колыметам суждено родиться и умереть навозными жуками».
Молнии стали сверкать чаще и чаще.
В последний раз Курбский повернул своего коня в сторону Юрьева. При свете молнии он увидел стоящего на краю крепостной стены с распятием в руке черного, длинного иезуита...
Курбский сердито плюнул, повернув коня на запад.
– Будь ты проклят, сатана!
Издали донесся глухой рокот неба, а затем стали падать редкие капли дождя. Вновь и вновь молнии. Поднялся ветер, пыль застилала глаза.
– С Богом! – крикнул кто-то, не дожидаясь приказания воеводы, и десятки лошадиных копыт нарушили тишину ночи.
Прогремел оглушительный удар грома.
Гроза началась.
Полночь. В караульном каземате Тайницкой башни Малюта Скуратов и Алексей Басманов. Сошлись после объезда сторожевых постов.
Тревожно в Москве. Получена страшная весть о неслыханном поражении московского войска под Оршей. В этом бою пал сам воевода князь Петр Шуйский и братья – князья Семен и Федор Палецкие. В плен уведены воеводы Захарий Плещеев-Овчина, князь Иван Охлябинин и десятки детей боярских. Богатые обозы и пушки брошены в добычу врагам. Польские паны торжествуют. Затрубили на весь мир о своей победе над московским войском. Позор!
Взметнулись слухи об измене, о предательстве каких-то бояр... Каких? Имена не назывались. Осторожно, под величайшей тайной шептуны намекали кое на кого из царских вельмож, по догадке, без явной улики.
Царь сильно разгневался на любимого своего воеводу, покойного Петра Шуйского, и его помощников, повелел о них служить панихиды. Во все концы Москвы Малютою были разосланы люди подслушивать разговоры на базарах, в кабаках, около церквей и в других людных местах. Везде одно: ропот и уныние.
Малюта не в духе. Он угрюмо говорил сидевшему против него за столом Басманову:
– Батюшко Иван Васильевич неровен, вот што! Иной час доверчив и никого не слушает, иной час безвинно гневается, и хоть сам видит – попусту, но стоит на своем... Негоже то. А после безвинно наказанного возвеличивает, жалует, а себя винит, кается. Сослал Михаила Воротынского на Белоозеро, опалу великую положил, а ныне велит отвозить ему фряжских вин и свежей рыбы, изюму, лимонов, меду... Двенадцать слуг оставил князю. Вот и пойми.