Иван Грозный. Книга 1. Москва в походе
Шрифт:
Вокруг этого вопроса разгорелись споры. Кто говорил, что надо усилить надзор на Балтийском море, уведомив Англию о том. Пускай пошлют к берегам Скандинавии и Ютландии, а также и в Балтику побольше вооруженных кораблей, которые бы топили немецкие разбойничьи суда, идущие в Россию. Другие советовали натравить на немцев польских и шведских пиратов. Это будет удобнее и дешевле. Третьи советовали подкупать ближайших вельмож царя, с тем чтобы они отговорили его от войны с Ливонией, которая, по-видимому, должна непременно произойти. Не лучше ли царю развить мореплавание по северному морскому пути, проложенному уже из Англии в Россию? Ведь это же его мысль, его, царя Ивана Васильевича!
35
Устье Северной Двины, где находился Николо-Корельский монастырь. Сначала так называлась Двинская губа. Затем все Белое море принято было называть бухтой святого Николая.
Дженкинсон с возмущением высказывался о ганзейских купцах, которые еще не оставили мысли быть первыми торговцами в России; немало они мешали Англии, немало теснили Швецию, но все же они лезут, не сдаются. Вот и Крумгаузен – не кто иной, как агент Ганзы [36] . Надо этому положить конец. Ни Москве, ни Англии пользы от немцев нечего ждать.
Поздно ночью разошлись английские торговые люди по домам, поклявшись друг другу не выпускать из своих рук превосходства в торговых делах с Россией.
36
Союз германских, датских и шведских торговых городов.
Иван Васильевич разговорился с Анастасией о торговле с иноземцами.
– Можно ли почесть друзьями немецких купцов? – задумчиво произнес он, сидя в кресле около расположившейся на покой Анастасии. – Они превозносят мои добродетели превыше истины. Они лицемерно закрывают глаза на мою немощь, на мои окаянства... Они лгут, ради своей выгоды, там, где, по-Божьему, следовало бы говорить правду обо мне. Хитрецы и лицемеры! Стало быть, мы понадобились им. Не верю я им! Что ты скажешь, государыня?
Анастасия, облокотившись на руку, приподнялась на подушке. Лицо ее выражало тревогу.
– Веру свою не умыслили бы нам немцы вчинить? – вопросительно глядя на царя, произнесла она.
Царь рассмеялся:
– Веру мы не покупаем и не торгуем ею, но то правда, что купцы заморские меняют королей, меняют веру, меняют рабов на лошадей и собак, и, пожалуй, кто-нибудь знатно разбогател бы, сменив нашу веру в государстве на латынскую али на лютерскую. Папские люди уже пытались, да токмо более пытаться не будут. Я хорошо плачу иноземцам, ратным людям, они служат мне, а коли вздумаю умалить лепту мою, – они продадут свой меч иным государям... и будут поносить меня. Сегодня славили, завтра отрекутся от того, ради хулы и клеветы. Изгнанники – купцы и послы – уехали за рубеж, великую небылицу возводят на меня, но ничего не пишут о себе, како ползали они, ради выгод своих, у моих ног.
– Гони их! Не надо нам таких! – разрумянившись от гнева, сердито сказала Анастасия.
– Не можно так! – покачал головою Иван, тяжело вздохнув. – Ричард Ченслер помог мне в дружбе с королевой аглицкой. Яким Крумгаузен – ратман Нарвы, купеческий вожак; в ином деле многие другие аломанские купцы – лгуны и лицемеры, но без них захиреет любой владыка. Они мочны свести меня с императором более, нежели
Иван поднялся, стал ходить из угла в угол царицыной опочивальни. Анастасия знает, что царь непрочь сблизиться с Карлом и что боится этого сближения. Она много раз видела мужа – то в бешенстве проклинающего немцев и расхваливающего англичан, то все же отдающего преимущество немецким купцам и ругающего англичан.
Лицо Ивана стало сумрачным.
– Все пригоже делать ко времени, а царям надлежит все делать только вовремя... Холоп проспит лишнее, ему – плевать, а государь коли проспит, – сделает несчастным все царство, особливо имея таких соседей, как немецкие рыцари!..
Анастасию клонило ко сну. Царь заметил это. Подошел к ней, нежно погладил большою рукой ее голову.
– Спи. Не стану докучать тебе. А все же нам с немцами воевать надо. Не обойтись без того.
Иван крепко поцеловал жену и ушел в свои покои.
Там он развернул на столе карту Ливонии, присланную ему одним купцом из Голландии, и в глубоком раздумье склонился над ней.
Декабрь. Снег и холод часто сменяются оттепелью. Южные ветры в полях обнажали кое-где землю.
В один из таких дней по бревенчатым мостовым, скользким от мокрого снега и грязи, из Пушкарской слободы потянулся превеликий караван.
Осадные большие пушки на длинных колесницах, запряженных десятками лошадей, покачивались на широких лотках. В лучах солнца сверкала их начищенная бронза. На пушках верхом сидели с фитилями в руках тепло одетые пушкари.
Сбежавшийся на улицы народ с уважением и страхом взирал на суровых, загадочных под нахлобученными шеломами пушкарей. По бокам телег тихим шагом ехали верховые.
Орудий много – и полевых и полковых: двойные пушки (с двумя жерлами), крупные василиски и гаковницы, чеканенные молитвами, и гауфницы, они же дробовики, на них чеканка: «Иван Васильевич – царь всея Руси», и широкодульные мортиры. На телегах более мелкие орудия: среднекалиберные пищали, прозванные змейками, малокалиберные короткие фальконеты. Около них пушкари с железными вилами-подставками.
Часть орудий кованная, остальные – литье.
Андрейка ехал на вороном коне около большого наряда. Он должен был участвовать в огневой потехе не только как мастер-литец, но и как пушкарь. С гордостью посматривал он на длинную вереницу движущихся возов с пушками.
Из-под самых ног коней разбегались куры, озорники-ребятишки. Тявкали неистово собаки, спрятавшись в подворотни. Много труда стоило возницам сдержать коней, чтобы телеги не сползли в канавы.
Грузно, шумно тянутся воза с громадными ящиками. В них каменные, железные и свинцовые ядра, прозванные – иные «соловьями», иные «девками», иные «воинами». Около них мастера пушечного дела, русские и иноземные, тоже верхами на конях.
Зелейные бочки [37] – в татарских арбах с сеном.
Воздух оглашается трубами, рогами, бубнами... За воеводами везут громадные медные барабаны, набаты. В каждый набат бьют восемь человек.
Вспуганное войском, взлетает с деревьев воронье. Тучею носится оно, исступленно каркая, словно стараясь заглушить весь этот шум.
Обозы с народом уже в поле. Рогатка остается позади.
Под звон соборных колоколов на белом аргамаке выехал из Кремля высокий, бравый царь Иван Васильевич.
37
Зелье – порох.