Иван Грозный
Шрифт:
Рубленник принял поцелуй как знак сочувствия своему горю. Сердце его наполнилось глубокой признательностью.
— Ты… тебе…
Нужно было сказать что-то такое, чтобы сразу отблагодарить сторицею за его тёплую ласку, но на ум приходили такие бесцветные и пустые слова, что Васька только вздохнул глубоко и, махнув безнадёжно рукою, примолк.
Сосед наклонился к его уху.
— А что затеял, — Бог порукой, яз во всём на подмогу пойду.
И, почувствовав, что холоп недоверчиво уставился
— Перед Пропятым… Обетованье даю перед Пропятым не быть в деле твоём соглядатаем и языком, но споручником.
Он трижды перекрестился.
— Веруешь?
Выводков мужественно потряс его руку.
— Верую.
Обнявшись, они возбуждённо зашептались о чём-то.
Было за полдень. Выводков заканчивал дверную резьбу, когда его внимание привлекли резкий звон накров и барабанный бой.
— Не до скоморохов, — недовольно поморщился он и подошёл к окну.
С поля, с починков и деревеньки спешил на выгон народ. Через двор двое холопей несли боярское кресло. Окружённые сенными девушками, важно выплывали боярыня с дочкой.
В трапезную ворвался тиун.
— Не слыхивал сполоха, что ли?!
И скрылся так же поспешно, как и пришёл. Васька готов был перенести любую пытку, только бы не быть на суде боярском над Онисимом. Но боязнь навлечь подозрение заставила его идти на выгон.
Сгорбившись и качаясь из стороны в сторону, из погреба вышел старик.
Батожник огрел его изо всех сил батогом. Узник вздрогнул, слезливо заморгал и поплёлся к помосту, где восседал уже князь. Батожник непрестанно подгонял его батогом.
Затаив дыханье, стояли потупясь людишки. Нужно было напрячь всю силу воли, чтобы выжать на лицах тень улыбки. Спекулатари и языки не спускали глаз с толпы, и всех, в ком подмечали сочувствие Онисиму, нещадно секли бичами.
Старик остановился перед Ряполовским, расправил слипшуюся бороду, снял шапку и, кряхтя, опустился на колени.
Марфа весело фыркнула.
— Поглазей, матушка! У смерда-то кака шишка потешная на макушке от батога!
И, достав из кузовочка, привешенного к горбу шутихи, горсть орешков, бросила их в Онисима.
— Нос подставь, по носу норовлю тебя, смерд, попотчевать!
Симеон по-отечески пожурил боярышню!
— Эка ты прытка у меня!
Шумно дыша и еле сдерживаясь, чтобы не броситься на Ряполовских, притаился за спинами людишек Васька.
Боярин встал, перекрестился с поклоном и снова опустился в кресло.
Холопи тотчас же пали ниц. Узник распластался у подножия помоста.
— Встань! — раздражённо прогудел
Шутиха всхлипывающе залаяла, завертелась волчком и прыгнула верхом на старика.
— Господарь многомилостивой! Пожалуй мне, червю смердящему, тот сапог почеломкать!
— Сгинь!
Ряполовский повернулся к жене.
— Приладила бы ты её, покель яз тружусь, кривой ногой к перекладине!
Шутиха бросилась кубарем к терему. По знаку Пелагеи сенные девки во главе с Марфой пустились вдогонку.
Как только горбунью поймали и, заткнув рот, привязали к суку осины вниз головой, всё вновь затихло. Боярин высокомерно оглядел старика.
— Охоч, выходит, ты, смерд, до Венева?
Узник молчал.
— Знать, пришлись Ряполовские не по мысли тебе? Свесив безжизненно голову, Онисим глухо прошамкал:
— Всё единственно для холопей, у кого кабалой кабалиться. А токмо и у тебя, господарь, дочь единая… Кому и попечаловаться, как не тебе.
Симеон так встряхнулся, как будто сбросил со спины давившую его непосильную ношу.
— Ну вот и суд весь… Спокаялся, смерд!
И, погрозив толпе кулаком, брызнул слюной.
— Потешим мы вас Веневом. Внучатам закажете, како бежати от князь-боярина Симеона!
Он забился в приступе рвотного кашля, но, едва передохнув, загудел ещё оглушительнее:
— Всем псам в поущение — разбить проваленному пятки и держать в железах, покель не подохнет!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Два дня висел Онисим, прикованный к частоколу. На третий Ряполовский сжалился над ним и приказал спустить с желез.
Было тихое воскресное утро. На погосте благовестили к ранней обедне. Кучка холопей собралась при дворе в ожидании князя, который должен был проехать в церковь.
Едва показалась боярская колымага, людишки бухнулись в дорожную пыль и отвратили лица.
— Дозволь, господарь, за прокормом сходить. Кой день хлеба не видывали!
Ряполовский подавил двумя пальцами нос и, приказав гнать лошадей, на ходу крикнул:
— Покель Онисима не схороним, всем быть при вотчине!
Во всё время службы князь был крайне взволнован, часто заходил в алтарь, шептался с попом и требовал, чтоб тот сократил обедню.
Едва служба отошла, спекулатари и батожники погнали холопей на кладбище.
Полуживой, со связанными крестом на груди руками, стоял у свежевырытой могилы Онисим. Его поддерживали двое людишек, обряженных в кумачовые рубахи и в остроконечные алые колпаки.