Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)
Шрифт:
— Добре, — тихо молвил великий князь, сдержав гнев свой. — Ты, Федор Василич, оставь его при собе. А ты, Хрисанф, встань. Пойдешь к стремянному моему, Саввушке…
Когда Хрисанф, встав с колен, пошел за Саввушкой, государь окликнул его:
— А кому в Новгород грамотки посылали?
— Тысяцкому Василью Максимову…
— Назария сей погубил, оболгал его перед покойным Федором Пестрым. Прав ты был, сынок, что за Назария печаловался. А еще кому?
— Владыке Феофилу.
Великий князь побледнел и тихо молвил:
— Ну, иди.
Обернувшись к дьяку Курицыну, государь повелел:
— Прикажи немедля искать князя Ивана Оболенского-Лыко, поимать и в оковах на Москву привезти…
Князя
Князь же Борис Васильевич не выдал князя Лыко старшему брату, ссылаясь на древнее право бояр московских переходить от великого князя на службу к удельным.
— Князя Ивана не выдам, — ответил он старшему брату, — а ежели виноват он, пришли бояр своих, нарядим вместе суд над ним…
Иван Васильевич не ответил Борису Васильевичу, а, призвав приехавшего в Москву своего наместника из Боровска, повелел ему:
— Тайно поймай князя Лыко борзо, где бы то ни было! О оковах привези на Москву и дай за приставы. Меня же о сем уведоми немедля…
Через неделю князь Иван Оболенский-Лыко был уже в тесном заключении, в подземной темнице.
Взбешенный от обиды и бессильного гнева, князь Борис Васильевич написал брату Андрею большому, князю углицкому, жалуясь на своевольство беззаконное великого князя, попирающего древние уставы. «Долго ли нам зло от него терпеть, — писал он, — нас, единоутробных братьев своих, презирает и бесчествует, яко последних слуг своих. Не дал он нам должного ни из удела покойного князь Юрья, ни из волостей новгородских! А поимал он немало земель и животов с нашими вместе полками, мы же ему честно пособляли во всех ратях. Он же, яко волк злобный, токмо на нас зубами щелкает. Токмо собе хватает с жадностью великой. Нет моей могуты более под его рукой жить! Нать из московской земли в другое место податься…»
Андрей большой отвечал брату: «Рад яз ныне, что и ты в разум пришел. Яз же давно не могу терпеть высокоумия его. Надобно нам тайно на совет съехаться. Подумаем, как нам наидобре перейти к друзьям нашим, а ранее того полки свои собрать и стоять у рубежей чужеземных, дабы лучше укрыться от злобы его…»
Иван Васильевич не знал ничего об этих письмах, но понимал, что братья его хорошо знают о грозе, которая идет на Русь из-за рубежа ее.
— Ведают гниды сии, — говорил он сыну, — замыслы ворогов наших, а может, и сами на нас зовут, помочь им свою обещают…
Снова созывать он стал на тайную думу сына и двух дьяков: Курицына и Далматова, а из воевод — князей Семена Ряполовского да Ивана Юрьевича Патрикеева, брата своего двоюродного.
Все четверо, бывающие на тайных думах у государей, знали хорошо его план войны при иноземном нашествии, при нападении литовцев, немцев и татар сразу. Все они верили в государеву хитрость военную, которая не раз, как они сами видели, к великим победам приводила, с большим ущербом врагу и почти без всякого ущерба для своего войска… Посему, видя волнение государя, понимали, что страшит его.
— Всякому государству, — говорил он, как всегда разглядывая карту Руси со всеми ее рубежами, — дабы бить ворогов по краям, на рубежах своих, надобно середине государства быть цельной и крепкой, яко железо. У нас же зловредная ржа крепость железную переесть хочет! Разумеете, про что сказываю?
— Разумеем, государь, разумеем, — отвечали все.
— Ржа сия, — продолжал он, — Новгород да удельные, и ржу сию яз сам своеручно сотру. Вборзе пойду яз к Новугороду миром при малом войске. Вы же здесь с великим князем Иван Иванычем, которого оставлю на Москве собя вместо, наряжайте все полки наши так, дабы наготове
Такие напряженные дни, когда думы с воеводами сменялись тайными думами с дьяками, были и весь июль и весь август. Готовясь к борьбе не на живот, а на смерть, Иван Васильевич отдыхал только тогда, когда вместе с сыном своим и маэстро Альберта бывал на строительстве храма Успения Богородицы.
В начале августа прибыли из вотчины государевой, Великого Новгорода, отменные русские мастера, чтобы крыть крышу новой церкви. Сначала они покрыли весь верх весьма добротно деревом, а по дереву — железом немецким. И когда снаружи храма все было сделано и храм, блистая крестами золочеными, стал пред очами великого князя во всей дивной красоте своей, обрадовался Иван Васильевич и в радости великой позвал с собой и митрополита Геронтия оглядеть Успение. Владыка не менее восхищен был храмом и стал почти каждый день ходить вместе с обоими государями в новую церковь, где маэстро Альберти еще украшал царские и боковые врата перед алтарем и клиросом резьбой и позолотой, а живописцы уже заканчивали роспись на стенах.
Августа одиннадцатого думали уже новый собор освятить, чтобы в день Успения, на пятнадцатое число того же месяца, отслужить в нем торжественную обедню. Но с уборкой лесов и с перенесением мощей и гробниц митрополитов московских из старой церкви задержались и освятили собор Успенский двенадцатого августа.
На другой же день после праздника Успения пришли из Новгорода тайные тревожные вести от государевых наместников новгородских и от доброхотов московских о том, что в Новгороде снова готов вспыхнуть мятеж, а немцы ливонские с магистром своим Борхом подымаются на Псков.
Государь немедля созвал общую тайную думу из воевод и дьяков. На этом заседании, длившемся от обеда до ужина, пересмотрены были карты всех мест у рубежей, дорог и рек, со всеми их особенностями — бродами, болотами и городцами с заставами. Даны были приказы всем наместникам и болярцам [96] разных городов корма запасать для полков к их походу — и коням и людям. Установлены сроки всех передвижений войск и сроки выполнения всех военных подготовок. Намечено было, каким, где и когда городам в осаду садиться…
96
Болярцы — провинциальные чиновники, ведающие снабжением войск во время войны (интенданты).
В начале этой необычной думы все были растеряны и взволнованы, только сам государь казался совсем спокойным, даже более спокойным, чем раньше, но был суровей и резче.
По мере того как Иван Васильевич давал ясные и краткие приказы, собрание успокаивалось, будто из неверных зыбей морских выходили все на твердую землю.
— Все же яз мыслю, — закончил государь, — что ныне, в конце лета, Ахмат на нас не пойдет. Казимир же, у которого распря и вражда с угорским королем Матвеем Корвиным, воевать с нами без Ахмата не посмеет, да и Менглы-Гирея боится. Токмо немцы одни, ливонские и ганзейские, могут на Псков напасть. Посему яз хочу все корни воровства новгородского вырвать, пока сразу сему помощи дать никто не может. Выбив сие звено из цепи поганой, разорвем мы и всю цепь ворогов наших…