Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
Шрифт:
Княжич устал, голова закружилась немного, и стал он позевывать. В это время прибежал в ризницу монашек от игумна звать княжича. Иван безразлично встретил этого посланца, но, услышав, что приехала старая государыня, невольно воскликнул:
— Отпустите меня к бабуньке!
И, не дожидаясь ответа, бегом устремился к выходу, сопровождаемый Митрофанушкой и с трудом поспевавшим за ними Васюком.
В сенях Ивана встретила мамка Ульяна. Увидев питомца своего, всплеснула руками она и воскликнула:
— Куда
Но тотчас же заплакала от радости, охватила его за шею руками, целовала и бормотала сквозь слезы:
— Ишь, мамку свою перерос! Да и пора: ты вверх, а я уж вниз расту, соколик мой ясной. Господи, не чаяла, не гадала и свидеться…
— Бабунька где? — целуя мамку, спросил Иван.
— Беги, беги, солнышко, — улыбаясь радостно, затараторила Ульянушка, — у игумна бабунька с татой…
Но Иван не дослушал и не помнил, как пробежал по сеням к трапезной.
Софья Витовтовна вскочила со скамьи, увидев внука.
— Иванушка! — вскрикнула она и замолчала, крепко обнимая княжича.
Она не могла говорить, и только радостные слезы бежали у нее по щекам. Но, быстро овладев собой и отодвинув немного внука, она, улыбаясь, сквозь слезы смотрела в его лицо, а княжич всхлипывал и повторял без конца:
— Бабунька милая! Бабунька…
Софья Витовтовна посадила его рядом с собой на скамью и, перекрестив, сказала строго:
— А теперь сиди смирно и слушай. Мне с татой и с отцом Мартемьяном о делах говорить надобно.
Иван сразу успокоился и замолчал.
— Говори, сыночек, — обратилась Софья Витовтовна к великому князю.
— Так вот, матушка, — продолжал Василий Васильевич прерванный разговор, — яз за услуги его и помощь после обрученья подарил ему Ржеву…
— Ржеву? — воскликнула Софья Витовтовна.
— Ржеву, — твердо продолжал Василий Васильевич. — Надобны мне были еще полки его и огненная стрельба, дабы Шемяку давить, дабы тобя, матушка, десницей Борис Лександрыча от полону изнять!
Василий Васильевич смолк. Лицо Софьи Витовтовны осветилось лаской и нежностью.
— Ништо, сыночек, ништо. Не плачу о Ржеве-то яз. Будем судить да рядить о наделке невестином, так сама яз с князь Борисом баить буду о том.
Может, он и своей доброй волей Ржеву-то вернет. Москва, сыночек, берет, а своего никому не дает…
Она замолчала и, вспомнив о Шемяке, потемнела и задумалась.
Василий Васильевич, чувствуя неловкость и желая обратить разговор на другое, сказал:
— Мы тут с воеводой Басёнком опасались, как бы худа какого от Шемякиной стражи нам не было, ан боярин-то Сабуров и все его дети боярские били челом на службу мне, и яз принял их, матушка…
— Ништо, ништо, сыночек. Не голый, чаю, придет Сабуров-то. В пути он не раз мне о том баил.
Маленькие глазки игумна
— Сабуров-то мужик умной, — молвил он, — а за Шемякой ныне добра не наживешь. Знает боярин, где шубку шить можно. По ветру идет…
Игумен усмехнулся недоброй улыбкой и, обратясь к Софье Витовтовне, продолжал:
— Истинно ты, государыня, баила — не голый боярин-то. Вотчины у него коло Галича и в иных местах богаты. Боится он, что могут взять их и без его воли…
Мартемьян рассмеялся и добавил:
— На Шемяку-то у него нетути боле надеянья. Скорометлив Сабуров-то…
Софья Витовтовна горестно вздохнула и молвила тихо:
— Молилась яз о смирении гордыни Димитрея. Хочу и тут, у гроба преподобного Сергия, о том же молить, искусив еще раз господа бога. Как ты, сыне мой, о том мыслишь?
— Мыслю, матушка, что Шемяку смирит токмо смерть. Вельми зол, завистлив и горд он. Нет у меня веры в смиренье Димитрия.
— Так и яз в дороге с горестью уразумела. Право ты мыслишь. Хошь то и грех великой…
— Государыня, — сурово вмешался Мартемьян, — а того боле велик грех народ свой и землю христианскую разорять хуже татар нечестивых! Смерть злодею. А ежели и грех это, то не зря же сказано: «Не согрешишь — не раскаешься, не раскаешься — не спасешься…»
Иван не понимал ясно, о чем разговор идет, но почему-то тяжко ему стало, потянуло вдруг к мамке Ульяне. Захотелось слушать веселые присказки и шутки доброй старухи, слушать причудливые светлые сказки о богатырях, о святых угодниках и о посрамленье нечистой силы…
Встал Иван потихоньку и вышел из покоев игумна.
Глава 13. Первый поход
В лето тысяча четыреста сорок восьмое на говение Филиппово, ноября двадцать девятого, когда все княжье семейство за трапезой было у великого князя, примчались в Москву государевы ямские вестники от Новгорода Нижнего, старого. Узнав об этом, князь Ряполовский Иван да воевода князь Стрига-Оболенский прибежали из своих хором на двор княжой пеши — времени не было коней седлать. С дворецким Константином Ивановичем, испугав Марью Ярославну, ворвались они в трапезную, прямо к столу.
Крестясь на иконы и запыхавшись, они еле переводили дух, трудно от одышки говорить им было. Наконец Иван Ряполовский крикнул хриплым голосом:
— Государь, татары!..
Вздрогнул великий князь, окаменели все сразу за столом. Побледнели и отец, и бабка, и матунька, а Иван вдруг вспомнил, как в княжии хоромы ворвались татары с сотником Ачисаном, вспомнил он отцовы кресты-тельники в руках басурмана. Страшно ему стало, задрожали руки и ноги.
— Какие татары?! — взволнованно крикнул Василий Васильевич.