Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)

Язвицкий Валерий Иоильевич

— Княжичи мои милые, — говорит он, сияя, — лед-то весь на Никиту прошел! Рыбаки тутошни бают, знатный лов рыбы весь апрель и май будет!.. А вот с Василья парийского совсем весна начнет землю парить, и медведь тогда встанет, и заяц лежать бросит, на слуху жить будет…

Закружил старик княжичей, и на реку водил, и в поле, и в лес, а Васюк обещал показать, как лисицы из старых нор в новые переселяются. Не раз ходил с ними и маленький попик, что немного повыше Юрия.

Апреля на девятнадцатый день ходили они все вместе по огородам.

Теплей

стало, сильней пригревает уж солнышко, шумят воробьи, грачи каркают, а на дворах петухи поют. Береза уж вся опушилась, только дуб еще тепла ждет.

Женки цельны дни на огородах, одни морковь и свеклу сеют, другие холсты расстилают, приговаривая весело:

— Вот тобе, матушка весна, нова новина!

Забылись совсем сегодня княжичи, нежась в тепле солнечном, вдыхая прелый земляной дух от вскопанных гряд, но маленький попик почему-то все время в тревоге и все домой зовет их.

— Расскажу аз вам, дети мои, про Царьград, — говорит он ласково.

Не хотелось домой княжичам, но послушались попика. Полюбился им отец Иоиль. Много он занятного знает, и в Царьграде был, и храм святой Софии видел, и ристанья коней, в колесницы впряженных, дважды смотрел.

Когда же вернулись все в хоромы княжичей, запечалился попик и не сразу рассказывать стал.

— Все службы патриаршие, дети мои, удостоился аз зрети, — заговорил он, наконец, — а за обедней как диакон допущен был рипиду держать и вместе с грецким диаконом и рипидой своей помавал над святыми дарами.

Жадно слушают его княжичи. Обо всем ведать хотят подробно.

— Пошто же ты в Царьград ездил, — спросил Иван, — и где там коней видел?

— С боярами ездил туда, с вельможами грецкими и отцами духовными, а сам еще млад был, во диаконы токмо был рукоположен. Тетку твою родную, княжну Анну Васильевну, в Царьград мы провожали. Дед твой, покойный государь Василь Димитрич, и бабка, государыня Софья Витовтовна, выдали ее за царевича цареградского Ивана Мануилыча Палеолога. Оный царевич по отречении отца сам царем стал, а тетка твоя — царицей…

Опустил седую пушистую голову отец Иоиль и задумался. Молодость вспомнил и жену-молодку, ныне уж покойную старушку свою Сосипатру. Только женился тогда он, а владыка приказал с княжной Анной в Грецию ехать.

— Ох и плакала Сосипатрушка, — невольно вымолвил вслух он и, смутившись, пояснил торопливо: — Жена моя, мать диаконица. Деток вот господь нам не дал!

— А где они в Царьграде на конях скачут? — нетерпеливо перебил его Иван. — Какие у них колесницы?

Отец Иоиль вздохнул, медленно перекрестился и прошептал:

— Царство тобе небесное, раба божия Сосипатра…

Опять спокойно и ласково стало лицо его, и, обратясь ко княжичам, продолжал рассказ свой.

— Есть в Царьграде поприще великое, деревами обсажено, — говорил попик негромко, — как бы подковой в длину растянуто. Вокруг поприща изрыты ступени из земли и камнем выложены. Тут сиденья

народу изготовлены, чтобы глядеть на ристания. У концов подковы — стойла для коней и колесниц, и протянута веревка. Народ-то как обсядет кругом поприще, шум и плеск пойдет, и крики, и ругани, и смех. Ристатели же на колесницах своих у веревки ждут. Одни все в белом, другие в красном, а более всего ристателей в зеленом и голубом. Сие и есть ристалище конское, а по-грецки — гипподромосом именуемо.

— А чего ждут-то ристатели, — спросил Иван, — и пошто веревка протянута?

— Знака ждут, — продолжал отец Иоиль, — а знак-то с еллинской хитростью содеют. Перед стойлами там каменной столб врыт, а на столбе орел медный. И как орел сей кверху подымется сам…

— Как сам? — с удивлением вскрикнул Иван.

— Сам, Иване, — строго повторил попик, — хитростью велией так в столбе все изделано, что на рожне тонком сам орел подымается. Когда же подымется орел, сразу все тьмы народа стихнут, а стражи враз веревку отдернут, и трубы затрубят, а кони с колесницами, пыль подняв, поскачут все враз. Стук от копыт, ржание, а от колес грохот великий. Ристатели же, стоя на колесницах, сами четверками правят. Тут кто за кого кричит: тот за белых, тот за алых, но боле всего за голубых и зеленых кричат…

Кони же с колесницами мимо сидящих скачут к полукружью подковы.

Обогнут другой столб там и сызнова мчат к стойлам, а от стойл паки к полукружью. Так двенадцать раз проскачут, всячески тщась одни других обогнать, и тот из них победит, кто первее всех в двенадцатый раз к столбу с орлом достигнет…

— Ишь ты! — воскликнул Илейка. — Все едино, как у татар в праздник байрам бывает!

— Токмо у татар, — поправил его Васюк, — верхами скачут. Далеко в степь гонят, из очей скроются, а потом назад! Они, татары-то…

Васюк смолк и почтительно поклонился князю Димитрию Ивановичу, младшему из Ряполовских. Князь был тревожен и молча принял поклоны и благословение отца Иоиля. Потом, оглядев всех, сказал угрюмо:

— Идите в трапезную, владыка Иона приехал.

Княжичи как будто не испугались, но побледнели оба и крепко взялись за руки. Дядьки их встревожились, а отец Иоиль быстро подошел к княжичам и, крестя их частым крестом, зашептал горячо:

— Благослови вас господь, укрепи своей крепостью, спаси и помилуй!

Иван взглянул на попика и, увидев мелкие слезинки на глазах его, смотревших с любовною жалостью из-под белых бровей, крепко поцеловал благословлявшую его руку.

В трапезной были все в сборе, и на почетном месте спокойно и величаво сидел владыка Иона в епископском облачении и в клобуке. Высокий посох его держал служка, стоявший позади владыки.

Ряполовские, Оболенский, не смея сесть, почтительно, в великом смятении и тревоге, окружили Иону. Старший из князей, горячо говоривший о чем-то владыке, быстро обернулся при входе княжичей и воскликнул: