Иван III
Шрифт:
Удельное воинство простояло во Пскове десять дней. Псковская летопись по обыкновению полна сетований по поводу бесчинств и насилий, творимых в городе москвичами. «И псковичам быша много проторей (убытков. — Н. Б.)… И псковичи биша челом, чтобы они шли на немцы своим войском и со псковичи, и они не поидоша в немцы да прочь поехаша изо Пскова, и не учинив ничего же добра, и почаша волости грабити; и князь псковской Василей Васильевич (великокняжеский наместник Василий Васильевич Шуйский. — Н. Б.) с посадники псковскими послаше им 5 рублев, околицы (сельские округа. — Н. Б.) 15 рублев, и они поехаша за рубеж в Новгородцкую землю» (40, 78).
Отказ удельных братьев выступить вместе
(Рассказы источников о событиях 1480 года напоминают темный бабушкин чулан. Словно отчаявшись разложить по порядку целую гору красноречивых рассуждений, противоречивых мнений и колючих фактов, летописцы без всякого порядка высыпали все это в два огромных сундука, на крышке одного из которых красовалась надпись — «В лето 6988…», а другого — «В лето 6989…». Разбирая этот хаос, покрытый пылью пяти веков, историки внимательно разглядывают обломки, прилаживают один к другому. Из этих кропотливых упражнений постепенно возникают зыбкие очертания давно отшумевших событий.)
Переговоры Ивана с братьями тянулись все лето и первую половину осени 1480 года, то оживляясь, то затихая. Псковский поход Васильевичей явился лишь промежуточным результатом ожесточенного торга. За участие в войне с Ахматом они, по-видимому, запросили значительно более высокую цену, чем за Псков. Во время пребывания Ивана в Красном селе к нему прибыли послы от Андрея и Бориса с какими-то предложениями. Похоже, что поначалу великий князь отказался удовлетворить их новые пожелания. Но тут в дело вмешались митрополит Геронтий, владыка Вассиан, княгиня-мать и даже уважаемый Иваном за подвижническую жизнь игумен Троице-Сергиева монастыря Паисий Ярославов. Все вместе они стали уговаривать как Ивана, так и его братьев пойти навстречу друг другу. Особенно веским было, конечно, слово матери — инокини Марфы.
«…Князь же великий послушав моления их и повеле матери своей великой княине послати по них, а рекся (обещал. — Н. Б.) их пожаловати. Княиня же великая посла к ним, а веля им прямо идти к великому князю на помочь вборзе» (18, 224).
Источники не сообщают о том, что именно посулил Иван братьям за их повиновение. Если это то, что они получили после завершения всех тревог, весной 1481 года, — значит, Андрею Углицкому был обещан Можайск со всеми окрестными волостями, а Борису Волоцкому — лишь кое-какие села. В таком своеобразном разделе угадывается свойственный Ивану точный психологический расчет, не лишенный некоторого цинизма. Зачинщиком мятежа был Борис Волоцкий. Однако Иван понимал, что роль лидера в этом дуумвирате с самого начала играл Андрей Углицкий. Любимец матери, которая родила его в самые тяжелые дни своей жизни, когда углицкая темница, казалось, навсегда поглотила ее вместе с ее изуродованным мужем, — Андрей Большой был, судя по всему, человеком незаурядным. После смерти Юрия Дмитровского в 1472 году он по самому своему положению старшего среди удельных князей оказался главным соперником Ивана III. Похоже, это был человек чести, способный привлекать к себе людей. Бояре любили его за смелость и прямоту, а великий князь, кажется, несколько побаивался. Впоследствии, вскоре после кончины матери, Иван обманом заманил Андрея в Москву, велел схватить его и бросить в темницу.
Что же касается Бориса, то этот любимец двух бабушек (великой княгини Софьи Витовтовны и Марии Федоровны Голтяевой) был человеком набожным, добрым и слабовольным. В одиночку он не способен был на решительные действия. Примечательно, что, расправившись в 1491 году с Андреем Углицким, великий князь не тронул Бориса, лишь смертельно напугав его внезапным вызовом в Москву…
Итак, ценой переданного Андрею Большому Можайска мир в семье был восстановлен. Нахлестывая лошадей, гонцы помчались обратно в Великие Луки. Через несколько дней караван изгнанников потянулся обратно на юг сквозь осыпанные осенним золотом селигерские леса, вдоль подернутой
Дальнейшие действия и передвижения великого князя зависели теперь только от развития событий на Угре. Ясно было, что хан, опоздав к переправам, попытается пойти на прорыв. Иван III, фактически утративший власть над войском, мог либо очертя голову броситься туда, где решалась судьба войны, либо, оставаясь в Москве, смотреть, как другие вершат историю России. В каждом из этих вариантов были свои плюсы и минусы, подсчетом которых Иван, надо полагать, занимался с утра и до позднего вечера.
Между тем хан Ахмат, обосновавшись в районе Калуги, все еще терпеливо ждал своего неверного союзника, короля Казимира IV. Но тот, расточая обещания, на деле и не думал о войне. Вся история его отношений с Москвой свидетельствует о том, что мир на восточной границе был одним из главных принципов внешней политики этого осторожного короля. Серьезным аргументом в пользу мира с Иваном III была и крымская угроза. В начале осени 1480 года крымский хан Менгли-Гирей послал своих мурз в набег на Подолию. «Тогда бо воева Минли Гирей царь Крымскыи королеву землю Подольскую, служа великому князю», — сообщает московский летописец (31, 328). Набег крымских татар на Литву, судя по всему, не отличался большим размахом (90, 109). В Москве ему не придали серьезного значения и, кажется, даже поначалу не связывали с обязательствами хана помогать Ивану III против короля Казимира (98, 286). Однако этот военный эпизод дал королю хороший повод уклониться от сотрудничества с ханом Ахматом, «сохранив лицо».
Отчаявшись дождаться короля и, вероятно, получив от него соответствующее сообщение, Ахмат решил наконец действовать самостоятельно. В октябре на Угре закипело сражение. Татары в разных местах пытались нащупать слабину в расположении московских войск. С 8 по 11 октября Ахмат проводил интенсивную разведку боем (51, 106). Однако повсеместно ордынцы встречали отпор. «Ахмат же ирииде к Угре со всеми силами, хотя перейти реку; и приидоша татарове, начаша стреляти на наших, а наши на них… А наши стрелами и пищалми многих побиша, а их стрелы межи наших падаху и никого же уязвляху; и отбиша их от берегу. И по многи дни приступаху, бьющеся, и не возмогоша, и стояше, ждуще, егда река станет» (20, 201).
Несколько дней боевых действий на фронте, протяженностью в несколько десятков километров вверх от устья Угры, убедительно показали хану, что русское войско не уступает татарам ни по численности, ни по маневренности. Что же касается вооружения, то здесь преимущество, несомненно, было на стороне русских. Московские кузнецы поработали на славу. Едва ли не каждый всадник в армии Холмского имел железные доспехи: шлем, латы, поручи. У многих были кольчуги. При таком облачении татарские стрелы почти не могли уязвить русских воинов. Имелись у них и особые доспехи, защищавшие коней. Вероятно, не было недостатка и в стрелах с острыми наконечниками, которыми москвичи осыпали кое-как прикрытых своими кожаными доспехами и деревянными щитами ордынцев. «Оружием устрашения» служили пушки и примитивные ружья («пищали»). Они не могли нанести сильный урон рассеянным по полю татарским всадникам, однако были очень эффективным средством прикрытия узких бродов.
Итак, воинское искусство князя Холмского в сочетании с многочисленностью и хорошей экипировкой армии (результат многолетней административно-хозяйственной деятельности Ивана III) сделали свое дело. Татары были отброшены обратно на правый берег Угры. Переходить реку вслед за ними Холмский не хотел: это сразу лишило бы русскую армию ее позиционных преимуществ. Теперь все должна была решить «война нервов». Вновь началось изнурительное ожидание.
Узнав о том, что хан не смог с ходу переправиться через Угру и теперь в раздумье стоит за рекой, Иван III сделал свой ход. В середине октября он наконец покинул Москву и отправился на юго-запад, в сторону Калуги.