Иван III
Шрифт:
Князь Иван, случалось, выпивал весьма крепко. Австрийский посол Сигизмунд Герберштейн, посетивший Москву лет через десять после его кончины, рассказывал со слов придворных, что старый государь порою так основательно нагружался за столом, что тут же и засыпал, уронив голову на руки. Вероятно, эти сцены были более характерны для последних лет его правления, очень тяжелых для Ивана в личном плане. Так или иначе, но разума своего наш герой не пропивал никогда…
Нарочито медленно — словно грозовая туча — приближался к Новгороду великокняжеский двор. Пробираясь по первопутку через лесные дебри Валдая, через скованные первыми морозами болота, которыми так богат бассейн Меты, Иван словно наслаждался этим странствием. Путь его лежал через его «вотчину», в которой он был теперь верховным судьей и устроителем. Князь явно не спешил. Он часто останавливался, преодолевая за день всего лишь 15–20 верст. И на каждом погосте, на каждом стане все новые и новые просители искали доступа к государю. Кажется, вся Новгородская
21 ноября, когда отмечалось Введение во храм Пресвятой Богородицы, — один из двенадцати главнейших церковных праздников, Иван III прибыл наконец в Новгород. Возможно, это был его первый визит в древний город. Конечно, ему не терпелось увидеть могучий новгородский Кремль, величавую святую Софию, услышать разноязыкий гомон торжища на Ярославовом дворище. Однако ритуал требовал терпения. Великий князь, не заезжая в центр города, сразу направился на Городище. В этом урочище, расположенном на правом берегу Волхова, верстах в трех выше самого города, издавна размещались занимавшие новгородский стол князья и их наместники. Тут рядом с княжеским дворцом стояла древняя каменная церковь Благовещения, возведенная еще сыном Владимира Мономаха Мстиславом Великим и заново отстроенная сыном Калиты Семеном Гордым. Отстояв службу в этом храме, Иван пообедал в узком кругу бояр и немного отдохнул с дороги.
На Городище разместилась своего рода штаб-квартира московского князя. А его многочисленные полки, без которых ни он, ни его отец не рисковали появиться на Волхове, деловито устраивались в пригородных селах и монастырях. «А вся его сила по всем монастырем, было полно по обе стороны около всего Великого Новагорода» (41, 202). Железным обручем охватила святую Софию московская рать. Достаточно одного слова великого князя — и этот обруч начнет сжиматься…
Как обычно, незваные гости вели себя довольно бесцеремонно. «Тем же (новгородцам. — Н. Б.) было от них силно (сильное притеснение. — Н. Б.), много христиан пограблено по дорогам и по селом и по манастырем и числа края нет; тако же и владыке и посадником и всему Новугороду кормом и даровы и всему сполу числа же края нет колко золота и серебра вывезе от них» (41, 202).
Уже в первый день князь Иван воспользовался случаем, чтобы лишний раз напомнить новгородцам о том, как им следует относиться к своему Государю. Архиепископ Феофил прислал на Городище двух своих людей, Никиту Савина и Тимофея Лунева, «кормы отдавати», то есть выделять продукты и фураж по требованию великокняжеских бояр — «дворецкого» и «конюшего». Статус владычных порученцев показался Ивану ниже, чем статус тех бояр, с которыми им предстояло иметь дело. Таким вещам не придавали особого значения в демократическом Новгороде, однако московский двор уже давно жил по иным законам. Здесь внимательно следили за соответствием человека (с точки зрения его знатности) и должности. В итоге «князь великый тех не похотел да и на владыку о том озлобился, что те к тому делу не пригожи, да и корму взяти не велел» (27, 315). Оплошавший владыка поспешил назначить ответственным за снабжение москвичей своего наместника Юрия Репехова. Такое решение удовлетворило государя. Однако он все же отклонил приглашение в тот же день приехать на пир к архиепископу. Вместо этого великий князь позвал новгородскую знать во главе с владыкой к себе на Городище, где на другой день он устроил пышный прием. В среду 22 ноября на Городище собрались все те, кого Иван при случае с удовольствием отправил бы на плаху: верный меч Новгорода, князь Василий Гребенка Шуйский, один из предводителей «литовской» партии степенный посадник Василий Ананьин, осторожный и двуличный владыка Феофил.
В четверг 23 ноября, после торжественного въезда в новгородский Кремль и богослужения в Софийском соборе, Иван III нанес ответный визит архиепископу и всей новгородской знати. «По совершении же службы поиде князь великы на обед к архиепискупу, и яде у него и пить весело; а архиепискуп многими дары одари великого князя» (27, 316).
С первого и до последнего дня пребывания Ивана в Новгороде пиры и торжественные богослужения тянулись бесконечной чередой. Великий князь, подобно своему отцу, отдал дань уважения новгородским святыням. Долгими часами выстаивал он службы в знаменитых храмах и монастырях. А вечерами новгородская знать давала в его честь один пир за другим. Главы всех боярских кланов стремились зазвать Ивана к себе в дом, щегольнуть роскошным столом и щедрыми подарками. Князь в долгу не оставался и дарил новгородских бояр серебряными чарами и кубками, отрезами заморского сукна, породистыми лошадьми. Шумное застолье с бесконечными здравицами, пьяным умилением и взаимными признаниями в любви понемногу растапливало лед недоверия. Грозный Государь представал здесь совсем в ином обличий — щедрого хозяина, хорошего собеседника, почти друга.
Прирожденный тиран, Иван понимал, что сильная власть строится не только на страхе, но и на любви. Подданные должны любить Государя. Он открывается им попеременно то как неприступный и грозный земной Бог, то как обаятельный и добрый человек. И в этой непостижимой изменчивости его облика — сокровенная тайна власти.
Благочестивые паломничества и
Последние штрихи этой мрачной картины — безвластие, грабежи, убийства, произвол сильного над слабым — несомненно, относятся прежде всего к последним годам существования Новгородской боярской республики, когда традиционные устои были окончательно расшатаны яростным противоборством партий, когда в ожидании скорого конца Великого Новгорода всеми овладела какое-то неудержимое безумие.
Самые тяжелые дела были представлены на суд Ивана III в субботу 25 ноября. Жители сразу двух улиц — Славковой и Никитиной — обвинили знатнейших новгородских бояр Василия Ананьина, Богдана Есипова, Федора Исакова (младшего сына Марфы-посадницы. — Я lb.), Ивана Лошинского и других в небывалом преступлении: «что наехав те со многими людьми на те две улицы, людей перебили и переграбили, животов (имущества. — Н. Б.) людских на тысячю рублев взяли, а людей многих до смерти перебили» (27, 316). В тот же день на разбой среди бела дня, учиненный теми же лицами, стали жаловаться и другие новгородцы. Иван III заявил о своем намерении серьезно разобраться с этой дикой историей: «Хочеть бо ми ся обиденым управу дати» (27, 316). (Вероятно, московские летописи несколько односторонне представляют суть дела. Вражда между жителями соседних улиц, часто переходящая в настоящие сражения, — обычное явление для любого средневекового города. Однако после 1471 года, в условиях безвластия и брожения, эти конфликты в Новгороде вышли из-под контроля местных властей. В городе, по сути дела, началась глухая гражданская война, причем враждующие стороны делились не только по «политическим» пристрастиям, но и по многим другим признакам.)
Суд над боярами, обвиненными в грабежах и убийствах своих сограждан, князь Иван решил провести в присутствии всей местной знати. Обвиняемых доставили под конвоем новгородских приставов, выделенных владыкой. Заявление князя о том, что ему хочется дать обиженным «управу», то есть справедливый суд, прозвучало как приговор. Выслушав истцов и ответчиков, великий князь признал обвиняемых виновными. Четверо названных выше бояр 26 ноября были взяты под стражу московскими воеводами и отосланы под сильной охраной в Москву. Им суждено было окончить свои дни в московской темнице. Прочие были переданы на поруки архиепископу и отпущены под крупный денежный залог.
Приговор по делу о боярах-разбойниках, на первый взгляд, представляется торжеством справедливости. Вероятно, именно так он и был воспринят простодушными современниками Ивана III. Однако на деле эта справедливость — как и вся новгородская политика Ивана — была сильно приправлена демагогией. Историки давно отметили одну особенность московского правосудия в Новгороде. В результате великокняжеского суда «обвинительные судебные приговоры были им вынесены в отношении враждебных ему бояр, среди которых были прямые сторонники новгородско-литовского сближения». Иван III «хочет завоевать симпатии широких слоев новгородского населения, выдавая себя за его защитника от боярского произвола. Подобная позиция давала возможность Ивану III под видом заступничества черных людей и нелицеприятного разбора боярских ссор расправиться с неугодными ему боярами» (164, 865).
Однако и бояре, схваченные Иваном III, конечно, были далеко не безвинными агнцами. Великий князь отлично знал, «кто есть кто» в Новгороде. Ему постоянно доносили обо всем, что делалось и говорилось в городе, который в ту смутную пору буквально кишел московскими агентами. Время от времени их вылавливали и сбрасывали с моста в Волхов, предварительно связав руки и насыпав за пазуху песку. Однако желающих потрудиться на этом опасном поприще меньше не становилось…
Небывалая расправа великого князя с боярами произвела неизгладимое впечатление на новгородцев. Одни скорбели, другие злорадствовали, и все дружно разводили руками: ну и времена настали! Жуткое ощущение того, что на их глазах рушится целый мир, порождало самые невероятные слухи, видения, галлюцинации и массовые психозы. Одно из таких апокалипсических явлений, случившееся через девять дней после приезда Ивана III на Волхов, наблюдали псковские послы, находившиеся тогда в Новгороде. С их слов этот рассказ попал в псковскую летопись: