Иван Калита
Шрифт:
– А как-то доберусь до Москвы, когда коня-то мово нет…
– Конь-то твой на конюшне, у посадника. Княжьи дружинники увели, когда тя схватили.
Данилка опечалился.
Пскович хлопнул его по плечу, таинственно подморгнул.
– Ницево, погоди в моей избе до ноци, я тебе твово коня доставлю. Цай, я посадникову конюшню сколько годов чистил, все хода там знаю…
Долог день Данилке. Ждёт он ночи, не дождётся. А оно, как назло, всё светло и светло. Псковичу что! Он знай себе укрылся шубой на лавке и посапывает.
Наконец начало смеркаться. Растолкал Данилка псковича. Тот сел на лавке сонный, протёр глаза.
– Цто?
– Ночь уже.
Пскович вышел вслед за Данилкой во двор.
– Вот не терпится! «Ноць, ноць!» - передразнил он Данилку.
– Кой тебе ноць, когда вецер только.
– Пойдём, дядя. Не могу ждать боле.
– Ладно уж. Только ты не ходи, а то помешаешь. Я и сам с усам.
Данилка снова в избу пошёл. Лёг на лавку. В голове одна думка: «Уведёт ли коня?» Хотел было заснуть, чтобы время укоротить, да ничего из того не вышло. Сон как рукой сняло. Начал думать Данилка о другом, но мысли снова вернулись к коню…
Сколько ни прислушивался Данилка, да так и не услышал, как вернулся пскович. Вскочил Данилка, а пскович уже огонь высек, усмехается.
– Цай, заждался. Седло пока разыскал, вот и задержался. Иди гляди свово коня, во дворе стоит. А уедешь поутру, когда ворота стража распахнёт.
– Вот спасибо тебе, дядя!
– обрадовался Данилка.
– То-то, знай псковицей. Мы ребята расторопные, из какой хошь беды выкрутимся.
Неспокойно на душе у Фёдора Васильева. Пустым взглядом уставился он на конскую гриву, весь погрузился в мысли. Конь идёт иноходью, и Фёдор, покачиваясь в седле, думает. А думать есть о чём… Скоро литовский рубеж, а там прощай, Тверь, на многие леты…
Когда бежал он из Твери от ордынцев, надеялся, что вернётся вскоре, а теперь, видно, и мечтать нельзя о том. Когда-то придётся вернуться с чужой стороны?
А Тверь, говорил же ему тот московский воин, заново отстроилась. Поглядеть бы… Константин нынче князем сел, значит, не видать Александру отчего стола…
Едущие позади дружинники переговариваются между собой, но Фёдор не вслушивается в их речь.
«…Александр, верно, задумал с Литвой на Русь пойти… Иван с Ордой Тверь порушил, а Александр с Литвой Москву разорят… А потом Иван снова с Ордой придёт… Грызутся князья меж собой, а за всё Русь в ответе…
Скоро весна. Весной в Твери на посаде-то как хорошо: тропинки протаптываются, трава зеленеет… Самое время домой бы возвращаться, а тут в Литву уезжать приходится…»
Фёдор перевёл взгляд на спины едущих далеко впереди Александра и Колыванова, неожиданно решил со злостью: «Ну нет, далеко я не поеду! Вернусь в Тверь!»
Пустив коня на рысь, он догнал князя и боярина, глухо бросил:
–
Лицо Александра от гнева залилось краской, но он сдержался и только спросил:
– А куда же ты путь возьмёшь? Уж не в Москву ли, Калите служить, как брат мой Константин ныне служит?
– добавил он со злой иронией.
– Нет, князь, не в Москву направлюсь я, а в Тверь. День и ночь я нынче о ней думаю… Не смогу жить на чужбине…
– Тогда уезжай, мне такой дружинник ненадобен!
– Александр отвернулся.
– Прощай, князь, и ты, боярин!
– Фёдор поворотил коня, поскакал прочь от рубежа.
Колыванов лихорадочно сорвал с седла лук, дрожащей рукой наложил стрелу. Александр придержал его.
– Не тронь, Митрий, может, и прав он… Ведь мы с тобой ныне изгои.
– И он горько усмехнулся.
– Едем на чужбину кланяться Христа ради…
Глава 4
В полутёмной маленькой опочивальне доживал последние часы престарелый угличский князь Андрей по прозвищу Бессемейный. Не было у него ни жены, ни детей, и не мог он, умирая, сказать: «Вот те, старший сын, Углич - отчий стол, сиди на нём и володей им».
Прожил человек пустоцветом, не оставив потомства. Ушли годы, пролетели незаметно…
Здоровый был в молодые годы князь Андрей, ударом кулака быка валил, а теперь сидит на кровати обложенный подушками немощный старец и тяжело дышит.
Душа не хочет расставаться с телом, трудно уходить из жизни. Но таков закон: одного жизнь покидает, к другому приходит.
И в такой час проносится перед глазами человека вся его жизнь: детство, отрочество, зрелые годы. Промелькнут и навеки канут в вечность.
С последними дыханиями вспоминается всё сделанное. Плохое и хорошее меряется предсмертной меркой. И в этот час человек сам себе судья…
Припомнил князь Андрей, как однажды спор у него вышел с московским князем.
Склонял его тогда Калита отписать Углич Москве. Захватив пятерней пук веток, Иван Данилович протягивал князю Андрею со словами: «Бери и попробуй переломи их вместе! Не сумеешь. А по одной?»
Сердцем уже в то время чуял князь Андрей, что прав Калита, да не позволила гордость признаться в том. Отказал. А ныне кому отдать свой отчий стол? Кто из князей землю родную сбережёт?
В окно пахнул травами май-цветень, прогулялся по опочивальне.