Иван V: Цари… царевичи… царевны…
Шрифт:
Когда Матвеевы отбывали из Пустозерска, подошел Артамон к железной решетке и, дав стрельцу денежку, прокричал:
— Прощай, отец протопоп! Да смилостивится над тобою Господь, на него мое упование и твое тож. Не глядит он равнодушно на страдания твои, отмстит гонителям. На Мезень пересылают нас.
Глухо раздалось в ответ из ямы:
— Добрый человек, там, на Мезени, супруга моя с детками страждет безвинно. Передай ей мое благословение. Авось, Господь сподобит нам соединиться во страданиях. Его господня воля неисповедима.
И замолк. Слышно было, всхлипнул, хоть и
— Никон низвержен, а никонианы в силе. Отчего это? — спрашивала она сквозь слезы.
— Оттого, что нет справедливости на Руси, — отвечал Матвеев. — Нет и не было. И будет ли когда-нибудь, не ведаю.
Он не представился, не пожаловался, что тоже безвинно страждет, хоть был еще недавно в великой чести, именовался ближним боярином, возглавлял Приказы. К чему? Одна участь у супротивника царя и у его радетеля, коли заведутся недруги-шептуны.
Но Марфа Матвеевна не оставляла усилий — вызволяла крестного. И вот в начале января 1682 года явился в Мезень капитан Лештуков и привез царский указ: боярина Артамона Сергеевича Матвеева и сына его Андрея, яко невинно страждущих по причине ложного оклеветания, повелел великий государь от ссылки свободить, московский их двор, подмосковные их маетности и пожитки, уцелевшие от раздачи, возвратить. Милосердуя о них, пожаловал им великий государь вотчину в Суздальском уезде село Верхний Ландех с деревнишками 800 дворов крестьянских. Указал великий государь из Мезени их отпустить и быть им до указу в городе Лух Нижегородского уезда.
Воспрял Артамон Сергеевич. Отправился он к жене протопопа Аввакума с прощальными словами:
— Буди в надежде, Марковна! Дождался я светлого дня, возвращают мне неправедно отнятое и жалуют новыми вотчинами. Даст Бог и ты с протопопом соединишься и окончатся ваши страдания. А злодей ваш, главный патриарх расстрига Никон, как сказал мне капитан, привезший царский указ, два года тому назад как помер. И черти терзают его в аду огненным терзанием немилосердно.
— Спаси вас Господь, — ответила Марковна со слезами. — Знать, не все слезы выплакала и от радости за вас плачу.
Лух — городишко безвестный на речке, которая и дала ему название. Речка эта мала и впадает в Оку. В сем Лухе и власти-то порядочной не было, народ жил тихий и мирный, все друг о друге все знали, и в начальстве нужды не испытывали.
— Как славно! — сказал Артамон Сергеич, приобыкшись.
И стал ждать повеления царя Федора без нетерпения. Земля тут была плодоносна и родила все привычное. Были тут и яблоки, и груши, и крыжовник, и смородина, от чего они с Андрюшей отвыкли в Пустозерске, и овощ всякий в изобилии, и коровы паслись, и овцы — и всем, людям и скотине, было хорошо.
— Но отчего Лух? — ломал голову Матвеев. Не было здесь ни ссыльных, ни надзирающих.
— Чья-нибудь прихоть, батюшка, — отвечал Андрей, унаследовавший отцову рассудительность.
Ждали-пождали царского призыва на Москву, полного прощения и забвения. Ан пришла другая весть: царь Федор (иль Феодор) Алексеевич 28 апреля 1682 года помер. И царствия его было шесть
— Боже мой, Боже мой, что с нами будет! — всполошился Матвеев. — Милославские все едино у власти. Ивана царем провозгласят.
— Но он же увечный, — возразил Андрей непререкаемым тоном.
В свои шестнадцать лет он пережил столь много и столь многого навидался за шесть лет пустозерского житья, что уж глядел на все взрослыми умудренными глазами.
— Ах, Андрюша, будет еще хуже — Ивана провозгласят царем Иваном Пятым, а править будет врагиня моя первая царевна Софья. И мы тут, в Лухе, погнием. Кто станет исполнять волю покойного Федора? Его ближние бояре? Они такие же недруги мне и противятся моему возвращению.
— Указ царя — предсмертная его воля свята.
— Э, да какая там святость! У Милославских — свой интерес, вот и вся святость!
— Крестница твоя, царица Марфа Матвеевна, соблюдет его волю. Да и можно ль иначе!
Андрей оказался прав. Царица настояла. Пока ее царственный супруг еще не был предан могиле, она все еще была в силе. Пришло повеление: Матвеевых освободить, предоставить им экипаж и достойное сопровождение и быть им на Москве немедленно.
Радость ли безмерная? Нет, не было радости. Со стесненным сердцем возвращался Артамон Сергеич Матвеев в столицу. Дорогою посещали его безрадостные мысли. Да, он вернется в свое жилище, разоренное, но по-прежнему дорогое, да, он закажет торжественный молебен в церкви Николая Чудотворца в Столпах, построенной его иждивением, под его постоянным призором, великолепный пятиглавый храм с шапкой кокошников, один из красивейших на Москве. Но покоя не будет, не будет ничего от прежней благости и повсеместного дружелюбства. За шесть лет его ссылки враждебные ему силы укрепились и заборонились. Сокрушить их, предвидел он, при Милославских невозможно. Нарышкины в загоне, Милославские в законе. Как тут быть?
Дорога была долгой, тряской, а потом и пыльной. Тряслись долго. Но вот наконец до слуха донесся печальный звон московских колоколов, заблистали купола, стали во множестве попадаться встречь телеги, повозки, тарантасы, дрожки, тяжелые кареты — кто в Тверь, кто в Нижний, кто куда.
Не заезжая домой, велел везти себя в Преображенское, где обитала опальная царица с детьми, где и Нарышкины свили себе гнездо.
Прежде всего следовало узнать, как сложилась их жизнь со смертью Федора и предвидимым усилением Милославских.
— О, Господи! Наконец-то! — И царица Натальюшка повисла у него на шее.
— Голубица моя драгоценная. Грязен я, — защищался он. — С дороги, погодь умоюсь.
— Заждались мы, мочи не стало, — без умолку говорила она, поливая ему на руки из кувшина. — Нету нам спокою.
— Ты погоди, погоди рассказывать. Вот умоюсь, утрусь да переоблачуся, тогда… Мне все в доподлинности ведать надо.
Да, царица Марфа Матвеевна, крестница Артамона Сергеича, успела при жизни Федора примирить его с царицей Натальей, она более кого бы то ни было хлопотала об освобождении Матвеева, она, пользуясь своим влиянием на влюбленного супруга, радела за Нарышкиных. И во всем этом преуспела вместе с близкими.