Иван V: Цари… царевичи… царевны…

Гордин Руфин Руфинович

Он же сказал, что ведает дорогу из Китая в Астрахань и оттуда в Китай, ибо тайша, который его полонил, кочевал близ Астрахани, и он вместе с калмыками ходил в Китай. Живучи меж калмыков, язык их выучил и знает его гораздо.

Уведали мы стороной, что богдыхан строжайше наказал своим людям, чтобы русским ничего не продавать из меди и железа сделанного — ни котлов, ни ножей, ни стремян седельных и иного. И порох не продавать и не менять. Но мы успели всем этим запастись и всего такого было у нас довольно для продолжения пути.

Вручили нам и богдыхановы подарки царскому величеству: тазы

серебряные с рукомойниками, седла китайские со всею сбруею тож в серебре и с каменьями, шкуры барсов и нерп, чаю несколько лукошек, много тканей шелковых, атласных и бархатных разных цветов. Преподнесли и мне, государеву слуге, подарки: ткани шелковой, кафтан с золотым позументом, сапоги с чулками, шапку китайскую да пояс с ножом и платками и два лукошка чаю.

Когда мы собрались трогаться дальше, а в обозе нашем было 60 телег с поклажей, пришли китайские толмачи и стали уговаривать меня купить крупный лал, драгоценный камень, который рубином зовется. Загорелся я: велик лал, больших денег стоит. Стали мы торговаться. Просили за него две тысячи лан, это выходило монеты китайской весом пятнадцать унтов серебра. Я давал полторы тысячи лан. Сошлись наконец на тысяче шестисот. В Царьграде таковой лал потянет на три тыщи и больше. Просили только, чтоб содержал я свою покупку в тайне, ибо ежели богдыхановы слуги проведают, то быть им без головы.

Пошли мы снова в путь, переменяли быков на верблюдов, верблюдов на лошадей, зима нас захватила и морозила крепкими морозами. Месяц за месяцем шли в дороге. И пришли наконец в Енисейский острог. А дорога та была речною, на дощаниках. Было это уже летом, июня в седьмой день.

Сторожевые люди велели всем нам выйти из дощаников и тут подоспел тамошний воевода стольник Михаила Приклонский. И велел он таможенному голове с целовальниками обыскать всех моих людей, якобы-де такой указ государев вышел. Обыскали и ничего зазорного не нашли. Тут же были и монгольские посланники, возвращавшиеся с Москвы.

Все осмотрели, все ощупали, все отобрали, в том числе казну великого государя. Наложили на все государеву печать, а что у дворянских людей взято, запечатали своими перстнями. И составили роспись, что у кого взято. И камень лал у меня отобрали и с росписью нарочитым гонцом отослали к великому государю. А нам велели ждать решения.

По сему поводу я пребывал в великом недоумении. Можно ли так обращаться с государевым послом и его людьми. Воевода Приклонский удерживал нас в Енисейском остроге более месяца и наконец отпустил. Вернулся тот гонец и привез указ всю казну государеву, что богдыхан пожаловал, нам возвратить и то, что у нас было отнято по росписи.

И по тому же указу распорядился воевода дать нам в провожатые десять казаков. А на прокорм выдал по тому же указу товаров разных.

Но недоумение мое рассеял тот же воевода. Сказал он, что на Москве власть переменилась. Что великий государь Алексей Михайлович в Бозе почил, вечная ему память и слава. И что на престол взошел сын его Феодор. И что Нарышкины в загоне, а Милославские снова в чести. А ближний боярин великого государя и мой благодетель неведомо за какие вины лишен был всего имения и сослан в Пустозерск, на край света.

Сердце мое сжалось при этой вести. Тяжкое предчувствие томило.

Впереди долгий путь, плыть и плыть, ехать и ехать. Что меня ждет на Москве? Меня, человека Артамона Сергеевича Матвеева, который ныне томится с близкими своими в ссылке.

Потерял я покровителя, друга и единомышленника, стало быть, потерял все, как Матвеев. И не ждет ли меня такая же участь, как и его?

Слеза единая выкатилась из глаз против воли. И голова моя поникла.

Что впереди?

Глава шестнадцатая

Великое побоище

Если же скажут тебе: «куда нам идти?» то скажи им: так говорит Господь: кто обречен на смерть, иди на смерть, и кто под меч, чтобы убивать, и псов, чтобы терзать и птиц небесных и зверей полевых, чтобы пожирать и истреблять… И отдам их на озлобление всем царствам земли…

Книга пророка Иеремии

Всесильный князь Василий Васильевич Голицын, боярин, глава трех приказов Подольского, Иноземского и Рейтарского, отбыл во главе войска воевать Крым. Отчего-то он решил, что ему недостает лавров полководца.

Царевна Софья, провожая его, было закручинилась, лила скупые, но зато крупные слезы. Просила слать гонцов с грамотками о здравии.

— Иначе буду сохнуть по тебе, — сказала она своему таланту.

— Не мешало бы малость посохнуть, — усмехнувшись, заметил князь Василий, оглядев ее тучную фигуру.

Царевна-правительница не показала виду, что обиделась. Она трудилася изрядно, дабы обрести девичью фигуру. Но дело шло к тридцати годкам, труды как-то не удавались, и когда она хватилась, талия исчезла. Старалась было умерить аппетит, но он упорно не желал умеряться. Софья любила хорошо и вкусно поесть, а для того держала поваров-иноземцев, у которых было кулинарное воображение. Вот это-то воображение ее и подводило: все было вкусно и аппетитно.

К тому же ей донесли, что князь Василий балуется с дворовыми девками — соглядатаи были у нее и средь княжеской челяди. И будто с девками, отобрав трех особо пригожих, парится в баньке. И девки те не токмо трут ему спину, но угождают и другим супротивным местам. И угождение то длительное, после коего князь выходит благостный и порозовевший. И тотчас ложится почивать.

Слух вроде бы подтвердился: князь к царевне заметно охладел и уж не накидывался на нее с былым вожделением. Как Софья ни старалась возбудить князя, каше бы воображение ни прилагала, галант ее отзывался леностно, как бы отбывая некую повинность.

Проводив князя, меж государственных довольно докучных дел Софья стала приглядывать себе нового таланта. Ибо естество ее настойчиво взывало к этому. Да и сестры ее осмелели и пошли в расход: девство их весьма отягощало, ибо затянулось, а природа требовала свое. Дел же у них никаких не было, кроме еды и спанья, изнеможенье от безделья достигло крайней степени. Пример же старшей сестры был у них перед глазами, я они осмелились наконец ему последовать. Нравы окрест опрощались, юли не выносить срам на люди. Главное было — не повести, обойтись без зазорных младенцев, скинуть. Для сего дела существовали бабки-знахарки, повивальницы. Они все ведали и все умели.