Иван Васильевич – грозный царь всея Руси
Шрифт:
Позже было доказано, что взгляды афонского гостя явно еретические. Он, например, утверждал, что пребывание Христа на небе такое же временное, как и Адама. Что вознесся только Дух Христа, а Тело где-то бродит в горах. На последующем суде Максим признался, что занимался даже волхованием, пытался воздействовать на великого князя, рисуя «водками» некие тайные знаки на своих руках. А проекты Косого о конфискации церковных земель он стал подкреплять подтасовками переводов греческих текстов. В Москве появился и некий Исаак. Впоследствии Максим Грек дал на него показания, называя «волхвом, чародеем и прелестником», проповедником ереси жидовствующих [80]. Но это было несколько десятилетий спустя, в 1549 г. А сперва Исаак
Келья Максима превратилась в подобие политического клуба. К нему приходили князья Иван Токмак, Андрей Холмский, бояре Василий Тучков, Иван Сабуров, Юшко Тютин, дьяк Федор Жареный. Обсуждались и богословские темы, и текущие события. Но с одним собеседником, Иваном Беклемишевым по прозвищу Берсень, Максим обычно оставался «долго один на один», без свидетелей. Когда он появлялся, келейников выставляли «тогды всех вон» [81]. А Берсень при Иване Великом был видным дипломатом, одним из помощников еретика Федора Курицына, приближенным Елены Волошанки. После ее падения звезда Беклемишева закатилась, он ненавидел Василия Ивановича и хаял его.
Грек был согласен с ним, называл государя «гонителем и мучителем нечестивым» [82]. Поносил и Русскую Церковь, не признавал ее самостоятельность. Говорил, что «митрополит здесь сам поставляется на митрополию без благословения патриаршего, не по правилам святых отец. Поэтому князь великий и митрополит сами ся прокляли и со всеми последующими им». Зато к унии Максим относился очень почтительно, изгнанного униатского митрополита Исидора называл «учителем истины» [83].
В Москве снова формировался заговор знати, связанный с еретиками, и вдобавок симпатизирующий католическому Западу. И эта возня оппозиции подпитывалась реальными надеждами на грядущие перемены! Василий Иванович был уже 20 лет женат на Соломонии Сабуровой, а детей у них не было. После смерти государя престол должен был перейти к кому-то из братьев. К 1525 г. их осталось двое – Юрий Дмитровский и Андрей Старицкий. Оба по завещанию отца получили большие уделы, содержали собственные дворы, войска. Но были постоянно недовольны, что старший брат не делится с ними властью, казенными богатствами – и оппозиция тянулась к ним.
Да и не только оппозиция. Еще в 1507 г. польский посол передавал Юрию «тайные речи» короля Сигизмунда – тот предлагал князю вооруженную помощь в борьбе за московский престол [83]. После этого Юрий был замешан в заговоре Шуйских. А Андрей Старицкий женился на Ефросинье из рода Патрикеевых-Хованских [84]. Родственнице Вассиана Косого! Мало того, отец Ефросиньи был ближним боярином умершего в темнице князя Дмитрия – сына Елена Волошанки [85]. Соответственно, и ее доверенным лицом. Спрашивается, могли ли он и его семья остаться в стороне от ереси?
Наследование престола кем-то из братьев великого князя влекло за собой не просто передачу власти ближайшему родственнику, оно грозило для Руси очень крутыми переменами. Первым забил тревогу митрополит Даниил, организовал бояр и священнослужителей, чтобы отстоять прежний курс государства. Государю для продления рода он предложил пойти на развод. Так считал предстоятель Русской Церкви, невзирая на то, что как раз Церковь признавала брак незыблемым. Развод допускался в единственном случае – если один из супругов принимает постриг. Причем в подобной ситуации второй супруг, как правило, тоже уходил в монастырь. Но Даниил заранее разрешал Василия Ивановича от такого шага. Как видим, опасения митрополита за будущее страны и Церкви были и впрямь очень весомыми. Столь крайнее и рискованное решение предлагалось всего лишь ради попытки зачать наследника. Ведь никто не мог гарантировать, что ребенок родится во втором браке, что это будет сын, а не дочь…
Великая княгиня Соломония (вероятно, после бесед с Даниилом) тоже прониклась
Но удар по ним нанес митрополит. Косой был еще недосягаемой персоной, однако он выбрал цель поскромнее – Максима. Сохранившиеся документы показывают, что Даниил уже собирал улики против него. Теперь его привлекли к суду Освященного Собора, предъявили обвинения как духовные, в ереси, так и политические – в хуле на государя, злоумышлениях на государство и Церковь. Он выкручивался как мог, но ересь была доказана, и волхование он сам признал. Причем все афонские монахи, приехавшие в Москву с Максимом, его келейник Афанасий, сербы Федор и Арсений, охотно дали показания против него. Очевидно, считали его «чужим» для себя [87].
На допросах Грек выдал одного из главных соучастников, Берсеня-Беклемишева. Помог изобличить его на очных ставках. Арестовали членов их кружка дьяков Жареного и Долматова, князя Холмского. Только Вассиана его помощник не назвал. Очевидно, из-за его особого положения, надежды на его помощь. Сотрудничество со следствием Максиму учли, казни он избежал. Его отлучили от Причастия и отправили в заточение в Иосифо-Волоцкий монастырь под надзор старцев Тихона Ленкова и Ионы, призванных наставлять его в вере и наблюдать за его исправлением. Митрополит Макарий (Булгаков) отмечал: «Отнюдь не в вымышленных каких-то заблуждениях и погрешениях обвинили Максима, а в действительных. И если некоторые из них он отклонил от себя, зато в других, и немаловажных, сознался перед лицем Собора» [103]. Его сообщников передали светскому суду. Берсеня-Беклемишева обезглавили, дьяка Жареного били кнутом и урезали язык. Холмский и Долматов попали в темницу.
Оппозиция примолкла, и в ноябре 1525 г. Соломония приняла постриг. В Суздальском Покровском монастыре она прославилась монашескими подвигами, посмертными чудесами, была канонизирована как преподобная София Суздальская. Хотя побывавший в данное время в Москве австрийский посол Герберштейн изложил совершенно другую версию. Будто митрополит постригал Соломонию насильно, она сопротивлялась, вырывала и топтала рясу, и сдалась лишь после того, как дворецкий Шигона ударил ее плетью. Герберштейн передает и слух, якобы в монастыре вдруг обнаружилась беременность Соломонии. Она, к раскаянию мужа, родила сына Георгия, но никому его не показывала. Предрекала, что он явится «в мужестве и славе» и станет мстителем за мать [89]…
Но стоит иметь в виду, что записки Герберштейна – документ крайне ненадежный. Его миссии в Москву дважды провалились, русские обмануть себя не позволили, и озлобленный дипломат в воспоминаниях, специально написанных для западной публики, постарался погуще полить нашу страну грязью, даже не заботясь о правдоподобии. Писал, например, что русские – рабы по натуре. Калачи любят из-за того, что они по форме «напоминают ярмо», а кулачные бои устраивают, «чтобы люди привыкли переносить побои». Да и в описании развода хватает грубых нестыковок. Ведь целью второго брака было рождение наследника. Мог ли государь при этом гневить Бога откровенным беззаконием? Предложение о разводе рассматривалось весной и летом. А постриг совершался в ноябре. Гипотетическая беременность уже проявилась бы. Да и как могла бы монахиня не показать ребенка, если бы государь этого потребовал?