Иван Змеевич и Краса Ненаглядная
Шрифт:
Дружинники засмеялись, переглядываясь. Начались шутки-прибаутки. Всякий вспоминал, как показал себя в походе к Белому морю. Ваня крутил головой, не понимая, то ли шутит Дмитрий, то ли вправду поперёк воли отца решил пойти.
— А что же государь наш, — тихо спросил он, — ведь он от меня подвига ждёт.
— А государь-то невечный. Сегодня царь Выслав, завтра — царь Дмитрий, — хохотнул боярский сын, самодовольно откидываясь на спинку лавки и отодвигая от себя обгрызенный бараний бок.
— Это сегодня мы княжья дружина, а завтра — царская свита, — подхватил
Понял он, что пленником ему тут быть вечным, если вовсе не сгинет. Если уж отца Дмитрию не жаль, то об нём, Ванюше, кто поплачет?
Поплёлся он в горницу, нарочито зевая после сытного ужина, а сам только сильнее укрепился в мысли, что бежать надо сегодняшней же ночью, когда дружина сыта-пьяна, и досмотра за ним не будет. Как только погасил он свечу, да лёг на лавку, то дверь скрипнула.
— Эй, царевич, — шепнул вошедший, и Ваня по голосу узнал, что это дворский, — коли на ратный подвиг собрался, так уж не спи лёжнем.
— Что предлагаешь? — вскинулся Ваня.
— Девчонку хватай да беги. С конём я тебе помогу. В ночное повели табун, а пастухи там — дурни, уже спят беспробудно.
— А что за службу свою возьмешь? — спросил Ваня, уже привыкший, что в Старой Дубраве запросто никто зад с лавки не подымет.
— Потом сочтемся, ты только коня верни.
— А как же я потом-то… — удивился Ваня.
— Не только конь царевичу служит, — загадочно ответил дворский.
Незван стоял, понурив голову, перед мачехой. Та самодовольно поигрывала бусами, посматривала на повзрослевшего юношу.
— Значит, не хочешь материнской воле покориться?
— Ты не мать мне.
— После смерти батюшки твоего непутевого, да братьев младших, которых лихоманка по весне унесла, никого-то у тебя и нет, Незван. Так что нравится тебе ил нет, а под моей властью тебе еще два года жить. И делать будешь то, что я скажу.
Женщина поднялась с лавки и подошла к Незвану, положила руку ему на плечо, а он дернулся, как от ожога. Засмеялась она тихо, мелодично. Так смеялась она раньше, когда отец был жив, и когда ей что-то от него надо было. Пока не стал он чахнуть, кровью харкать, пока в могилу не ушёл. Поила она отца отварами, которые сама в чугунке мешала, кормила березовой кашей. Но отец с полатей не поднялся, может, от того и не поднялся.
— Разве ты не хочешь мужчиной быть? Вон как рослый, сильный. Твое время пришло, — ласково сказала мачеха и обняла его так, как девки за околицей обнимали. Постыдно.
Оттолкнул Незван её и бросился с проклятьями из избы, но через порог споткнулся и растянулся. Медленно к нему подошла мачеха, наклонилась над лежащим и молвила.
— Ну, побегай в волчьей шкуре, коли такой дурак. Поумнеешь –придешь, повинишься, я тебя в человека
Закричал Незван от невыносимой боли, когда руки и ноги наизнанку выворачиваться стали, когда вместо ногтей когти на лапах полезли, на спине холка выросла, жесткой торчащей шерстью покрылась.
А мачеха смотрела и смеялась.
— Как ты мою ласку отринул, так и тебя люди бояться будут. И станешь ты на луну выть, прежнюю жизнь вспоминать, прибьешься к звериной стае, станешь Волчьему пастырю прислуживать. Не раз вспомнишь меня, пожалеешь, что служить мне не захотел.
Незван уже твердо стоял на четырех лапах, и хотя был он в холке выше мачехи, страх в его желтых глазах был еще силен, и не бросился он на ведьму, не перегрыз ее тоненькую шею, не переломил лапой узкий стан.
— Станешь человеком, когда передо мной повинишься, или когда смерть тебя настигнет.
И вот уже бьёт в лицо холодный ночной ветер, обхватывает влажными ладонями плечи в холщовой рубашке. Не взял Ваня ни меча из скотницы, ни пожалованного ему Дмитрием кафтана. «Ничего мне, братушка, от тебя не нужно, — думал он, — беда моя будет и победа тоже моя».
Крася однако же, в старый сарафан и лапти переодеваться не стала, да и некогда ей было пожитки свои искать. Ушла за Ваней, не раздумывая. Теперь сидела перед ним, прижимаясь к плечу, точно голубка, и ни гу-гу. Только почуял что-то царевич, то ли погоню, то ли проклятье, вслед летевшее, оглянулся и обомлел: полыхало сзади зарево пожара.
— Что такое? — вскричал он и стал коня разворачивать, а Крася запищала.
— Не вздумай вернуться, Ванечка, — взмолилась девушка.
— Может, это Змей Огненный по моему следу прилетел? Как же братка без меня?
И уже было направил Ваня коня обратно, как Крася крикнула:
— Не Змей это! Перо Жар-птицы возгорелось. И скотницу зажгло, и терем от того занялся.
— Как так? — удивился Ваня.
— Да уж так. Нельзя чудо в темнице держать, оно людей должно радовать!
Топтался конь на месте, и Ваня топтался в своих мыслях. Впереди была неизвестность, позади — пожар, в котором точно обвинят его и Красю. Вовек не отмоется от сажи. И уж одно то хорошо, что стрельцы да дружинники тушат терем, не до погони им. А уж как потушат…
С этими мыслями ударил пятками царевич коня, и тот рванул с места в галоп. До рассвета скакал Ваня, куда глаза глядят, уже позади остались и место, где он проиграл кафтан и коня, и место, где он встретил коробейницу, и камень Алатырь. Всё дальше и дальше, пока не утомился его скакун, и не перешёл на тихий шаг да стал голову к земле клонить. Пришлось и Ване с девушкой спешиться.
Похлопал царевич коня и сказал:
— Лети, вольный ветер, сослужил ты мне службу верную, возвращайся к хозяину.